Красноармеец Горшечников

Снарк

– Говорил же, разорвёт возле вмятины, - равнодушно сказал Ромка.
– Вишь, у самого патронника?

Гарька присел на корточки, нащупал бьющуюся жилку на шее Лохова.

– Подох?

– Жив ещё.

– Вот незадача!
– огорчился Ромка.
– Зачем его лечить? Всё равно шлёпнут. Добей ты его.

– Нельзя, - Горшечников вздохнул.
– Не следует нарушать принципы революционной законности. К тому же, сам подумай: мог он на коленке карточки нарисовать? Нет. Стало быть, есть сообщники.

Лохов застонал.

–

Сбегай на улицу, приведи первый же патруль. Загнётся раньше времени, а его ещё допросить надо.

Ромка ушёл. Гарька стащил с Лохова обрывки куртки и перевязал ими раны бандитского поэта, чтоб не истёк кровью. Через четверть часа Улизин привёл нескольких чоновцев. Одного из них, по фамилии Фокусов, а по имени Финист, Гарька знал: как-то разговорился с ним в приёмной Шмелёва.

– Вот гад!
– выразился Финистов, разглядывая карточки.
– Ребятишки в детдомах от голода пухнут, а эдакие твари наживаются на ихнем страдании. Всё, валетик, спета твоя контрреволюционная песенка.

* * *

Фильченко сказали, что винтовка погибла при задержании Лохова.

– Беда ходит за бедой, а удача - за удачей!
– радовался Ромка.
– И винтовку Фильченко выдал, и портупею новую, и даже ругаться не стал! Думаешь, Златоверхова расстреляют?

– Обязательно, - утешил товарища Гарька.
– Вот какие случаи бывают, Георгина - обличье у Лохова соколье, а сердце воронье. Враг не дремлет; нельзя и нам ни на миг терять классовой зоркости.

Георгина молча ворочала добытые Фильченко ящики, выискивая патроны к любезному своему «максиму».

– Женскому полу простительна некоторая политическая недальновидность, - проговорила Пассинария Поликарповна, поглядывая на букет лилий, уже привядший в крепком ромкином кулаке.

– К слову о зоркости, - Чернецкий ехидно улыбнулся, - я который раз уже примечаю, как вы, Роман Аркадьич, предпочитаете ночами проникать в свою спальню через окно. Или это не ваша спальня?

– Это, Серафим, тебе мерещится от общей неудовлетворённости организьму. Поведение моё самое платоническое!
– Ромка ткнул букетом Чернецкому в физиономию.
– Вот цветочков принёс, а чтобы непристойность какую задумать - не в моих это обычаях! Я к барышням со всем пролетарским уважением, даже если они из бывших. И они сами не против были, скажите, Пассионария Поликарповна?

Барышня Попорыкина, краснея, подтвердила.

– Ну чего ты?
– прошептал Горшечников окончательно сникшей Георгине.
– Пусть себе хороводится с этой курносой, если охота. Ты же сама говорила, что окромя товарищества между вами ничего теперь быть не может.

– Не в том дело, Гарька. Хотя, конечно, барышня эта так себе и Улизина недостойна. Просто… почему-то одним в жизни везёт, а другим - никак.

– Не родись красивой, а родись счастливой, - вспомнил Горшечников.

– Как ты думаешь, я красивая?

Гарька посмотрел на Георгину: волосы дыбом, на щеке - пятно копоти.

– Нет, -

честно сказал он.
– Делакур красивая, а ты так - ничего себе.

– Ты, Горшечников, дурак, - проговорила Георгина кисло.
– И живёшь, как дурак, и женишься, как дурак, и таких же дураков нарожаешь.

– Это почему?
– опешил Гарька.

– Потому, - Георгина бросила ящик едва не на ноги Горшечникову, и пошла прочь.

Гарька захлопал глазами:

– От чудная! Может, за Златоверхова обиделась? Так ведь он бандит. Товарищ комиссар!

– Горшечников, как ты умудряешься везде успевать?
– спросил Ксаверий почти ласково.
– То подслушает, то подглядит, то карточку за печкой найдёт…

– А у него, товарищ комиссар, есть бурка-невидимка, - захохотал Ромка.

– Лучше б у него была скатерть-самобранка, - сказал Храпов мечтательно.

– И пулемёт-самозаряжалка, - подхватила Олёна.

– Разыгрались, - проворчал Снейп.
– Уши-самоттрывалки ему б не помешали.

– Вот самокрутка у меня уже есть, - сказал Гарька.
– И напрасно вы, товарищи, шутите. Наши советские учёные непременно придумают бурку-невидимку, чтобы использовать её для борьбы с мировой буржуазией и помощи зарубежным революционерам.

– Хмуров, одолжи чемоданчик, - попросил Улизин тихонько.

– Зачем?

– Тонька просила литературу отнести до одного товарища.

– Берите, - разрешил Хмуров, не распознав вранья.

– Для чего нам чемодан?
– спросил Гарька.

– Улики складывать.

– Сколько у него тех улик - воз?

– Бери-бери, пригодится.

* * *

С утра внезапно задул норд-ост; июльская жара вмиг спала, затрещали под напором ветра деревья. Все разбрелись по своим комнатам. Гарька с Ромкой тихонько выбрались на улицу, взяли извозчика.

– А если он дома?

– Среди дня?

– Что мы хозяевам скажем? А вдруг он женат?

– Что ты заладил - «вдруг» да «если»!
– произнёс Гарька с досадой.
– Определимся на месте.

Мокрый ветер бил в лицо, отломленные ветки несло по мостовой. Калитка предательски скрипнула, но во дворе дома, в котором снимал комнату Нагинин, не было ни души.

– А где хозяйка вот этого дома?
– спросил Гарька у проходившего мимо мальчика. Тот вздрогнул, прижал к себе свёрток, который держал у самой груди.

«Пайку получил», - подумал Горшечников.

– На рынок ушла.

– Она комнаты не сдаёт?

– У неё есть жилец, в Чеке служит, - мальчик нырнул в соседнюю калитку.

Гарька, небрежно посвистывая, вошёл во двор, Ромка за ним.

– Гляди в окно, которая комната его.

– Вроде здесь.

– Отойди, - Ромка раскрыл перочинный нож, поковырялся, распахнул створки.

Норд-ост ворвался вместе с ними; от его ударов пошатывалась керосиновая лампа на сундуке, стучали по карнизу торопливые капли. Ромка встал у окна, наблюдая за дорожкой.