Красноармеец Горшечников

Снарк

– Поэтому я и не хотел при Георгине, - сказал Гарька.
– Ведь непременно с нами сунется, а ей никак нельзя.

– Когда пойдём?

– Завтра. Днём его не должно быть дома.

– Горшечников, посиди у нас в гостиной, - сказал комиссар.
– В моей комнате остались кое-какие документы, а сейфа нет. Проследи, чтоб никто не входил. Я вернусь через час.

– Есть проследить! Ромка, посидишь со мной?

Улизин замялся.

– Я Пассионарии Поликарповне обещал крышу починить… жалко баб, одни

живут.

Гарька махнул рукой.

– Ступай, один покараулю.

Время тянулось медленно. Горшечников поискал книжку про Путилина, но нашёл только «Капитал».

«Надо дочитать, - подумал он с раскаянием.
– Коммунисту нельзя не одолеть «Капитал»».

Однако мудрые речения основоположника коммунистического учения не желали умещаться в голове, переполненной раздумьями о предательстве Нагинина - а ещё о том, как, наконец, встретиться и поговорить с прекрасной Аделаидой. Спустились сумерки, Гарька подогрел себе чаю на спиртовке. Комиссар появился лишь на исходе второго часа. Перешагнув порог, он остановился.

– Накурил-то как!

Гарька поднял глаза, отставил стакан.

– Сохнешь?
– осведомился Север.

– Легко вам смеяться, когда у вас сердца нет, - уныло ответил Гарька.

– Кажется, нам пора сниматься с места, - сказал Лютиков.
– Совсем бойцы расклеились, одна любовь на уме.

– Вот у кого сердца нет, так это у тебя, Ромуальд, - заметил Чернецкий.
– Грудь твоя набита газетами и брошюрами, а голова - правильными словами на все случаи жизни.

Лютиков обиженно покосился на него, однако отвечать не стал, сдержался. Принёс из своей комнаты керосиновую лампу под четырёхугольным колпаком, поставил на стол.

Со вздохом Гарька посмотрел на «Капитал», временно утративший для него всякую прелесть.

«Не попросить ли у Георгины каких-нибудь стихов?» - подумал он и вздохнул ещё тяжелее.

Потянулся к чайнику, чтобы налить себе ещё чашку, но тот оказался пустым. Гарька поднялся и пошёл на двор за водой, вид у него был лунатичный до чрезвычайности. Перед глазами стоял образ тонкой девушки в платочке, и Гарька уже не сомневался, что, убегая, она улыбнулась ему уголком рта.

Около самого колодца он споткнулся о веревку, натянутую меж скамейкой и колодезным воротом.

«Если девушка с норовом, то должно быть, пылкая. Стихи ей должны нравиться», - размышлял Гарька, рассеянно дёргая узел на веревке. Тот неожиданно развязался. В колодце ухнуло, звякнуло, булькнуло, потом один за другим там грохнули два выстрела, эхом отразившиеся от стенок колодца.

– Спасите, убивают!
– заголосила из соседнего двора Попорыкина-мать.

Из дверей выбежали Серафим с Лютиковым, в калитку с винтовкой в руках просунулась Георгина:

– Где стреляли?

Гарька только хлопал растерянно глазами.

Быстрее всего сориентировался Лютиков,

он подбежал к колодцу, заглянул вниз.

– Всё, Серафим, плакало твое голицинское шампанское. Гарька, он же только час назад всем сказал, что опускает в колодец корзинку с бутылками - охлаждаться.

– Ого, сегодня будем пить чай с шампанским, - развеселилась Георгина.

– Да лучше бы ты в Снейпа втрескался!
– закричал в сердцах Чернецкий, размахивая «бульдогом».

– Что? Почему?

– Ты бы тогда рядом с ним сидел, а не шатался где ни попадя!

– Ты, Серафим, такую ерунду сейчас сказал, - холодно промолвил Гарька.
– Хоть ты мне и старший товарищ, а иногда хуже шкета глупого.

С этими словами он оставил Чернецкого и ушёл переживать в свою комнату.

Ночью ему приснилось страшное: комиссар, наряженный в длинное платье с рюшами, томно обмахивался веером у окна. Повернувшись к Гарьке, он подмигнул густо накрашенным глазом и проговорил:

– Иди сюда, Горшечников. Знаю, ты давно в меня влюблён, и решил ответить тебе взаимностью...
– Север вытянул руку в перчатке и ударил Гарьку веером по носу...

– Чего орёшь?
– недовольно спросил разбуженный Ромка.

– Сон приснился.

Горшечников вылез из окна, пошёл к колодцу и вылил себе на голову ведро воды. Так страшно ему не было даже в бою под Геленджиком, когда казацкая лава окружила отряд со всех сторон.

– Ещё раз говорю тебе, Серафим: ты мне таких намёков не намекай!
– рявкнул он поутру на Чернецкого, мирно обсуждающего с Георгиной новую тачанку.

– Каких намёков?
– Чернецкий уже забыл про вчерашнее.

– А насчёт комиссара!

– Совсем головой подвинулся, - доверительно сказал Серафим Георгине.
– Вот до чего людей доводит несчастливая любовь.

– Уж лучше быть несчастливо влюблённым, чем в твои годы прыгать козликом вокруг смазливой буржуазки!
– выпалила Георгина.

– Буржуазное производство выпускало прекрасных особ женского пола, - нарочно поддразнил её Серафим.

Георгина запустила в него чайной ложечкой.

– Опять не слава богу, - Серафим ухмыльнулся.
– Кажется, сегодня не день Чернецкого. Эй, Шнобцев, поди сюда.

Шнобцев встал как лист перед травой.

– Скажи-ка мне, приятель, что ты думаешь про несчастливую любовь?

– Не пойму, зачем она такая, - ответил Шнобцев после краткого размышления.
– Ну, не глянулся ты какой-нибудь - найди другую, только и делов. Мало ли этого добра. А то как начнут...
– он выудил откуда-то тусклый медальон и, глядя на него, соорудил тошнотворно-умильную физиономию, потом закатил глаза.

– Не романтик ты, стало быть, - подытожил Серафим.

– А если нету другой такой?
– горячо сказал Гарька.
– Всякие есть, а такой нету!