Красные дни. Роман-хроника в двух книгах. Книга вторая

Знаменский Анатолий Дмитриевич

Булаткин продолжал молчать, а Миронов в возбуждении вскочил и начал ходить по салону, размахивая перед собой сухим крепким кулаком.

— Теперь о политике и жизни, Константин! Вот простейшее рассуждение, смотри: если окончательно обескровить, уничтожить мужика — я имею в виду середняка-производителя, — то ни в городах, ни в самой деревне не станет хлеба, еды, опоры, все мы попросту сдохнем с голоду! И все же уничтожают, стараются обескровить самый трудовой костяк России. Тогда что же, какова же дальняя цель? И чья? Не допускаю, что это правительственная, партийная линия!

Булаткин,

тяжелый не столько на подъем я свой клинок, сколько на слово, подумал и с усилием проговорил:

— Это верно. В этом Реввоенсовете руководят по правилу: полюби меня черненьким або смугленьким, а уж беленьким-то уж всякий полюбит! Чья-то злодейская рука орудует прям на наших глазах, а понять и точно взять в пулеметный прицел али на мушку ну никак не получается!

— Вот-вот, угадай эту подлую руку, Филиппыч, и ты будешь причислен к сонму мудрецов! Выхода нет у нас никакого, письма до Ленина не доходят, их просто перехватывают. А потому прошу тебя, боевой командир и соратник, понять всей душой то, что я сейчас стану диктовать на аппарат в Пензу. Нехай почешутся там, чинуши!

Миронов вызвал связиста и велел передать шифром по телеграфу:

Срочно

Пенза. Штаб 9-й армии

Прошу передать Южному фронту, что я, видя гибель революции и открытый саботаж с формированием корпуса, не могу находиться в бездействии. Зная из полученных с фронта писем, что он меня ждет, ВЫСТУПАЮ с имеющимися у меня силами НА ЖЕСТОКУЮ БОРЬБУ С ДЕНИКИНЫМ И БУРЖУАЗИЕЙ.

На красных знаменах Донского революционного корпуса написано:

Вся земля крестьянам.

Все фабрики и заводы рабочим.

Вся власть трудовому народу в лице подлинных Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов, избранных трудящимися на основе свободной социалистической агитации.

Я не одинок. Подлинная, исстрадавшаяся душа народа по правде — со мной, и в этом — залог спасения революции.

Все так называемые дезертиры присоединяются ко мне и составят ту грозную силу, перед которой дрогнет Деникин и преклонятся коммунисты.

Командующий Донским революционным корпусом

гражданин Миронов.

ЗОВУ ВСЕХ, ЛЮБЯЩИХ ПРАВДУ И ПОДЛИННУЮ СВОБОДУ, В РЯДЫ КОРПУСА!

28 августа [26]

Телеграфист с некоторым недоумением посмотрел на командующего, хотел что-то спросить или уточнить, но взгляд Миронова, обжигающий нетерпением, отослал его в аппаратную комнату. Там застучал ключ связи, а Миронов вновь начал ходить из угла в угол, молча жевал ус. Лицо опять стало чугунным, готовым в атаку, бешеную сечу, а хоть бы и на казнь — двум смертям не бывать!

26

ЦГАОР, ф. 1235, По докладной М. Я. Макарова во ВЦИК.

— Это могут расценить

как мятеж, — сказал Булаткин, не ожидавший такого поворота от их беседы.

— Черт с ними, выхода нет! — на ходу выпалил Миронов. — Лучше смерть в открытом поле, чем возмущение на печке при виде народных мук!

— Это-то так, — немо, безвольно кивнул Булаткин, холодея душой.

— Собрать митинг, и в поход!

Булаткин вздохнул с великой тяжестью и предложил:

— Давай, Филипп Кузьмич, отложим это до завтра, все — и митинг, и поход. Утро вечера мудренее. Да и твой доклад в Пензу тоже пускай прочтут там... Так лучше будет.

Душа по-прежнему металась в безысходности, Миронов кивнул, соглашаясь:

— Добро. Утром соберем штаб и митинг.

Поздно ночью состоялись переговоры со штабом в Пензе, но Миронов ничего не добился: волнение и раздражение приводили к сбивчивости и ненужному многословию. Подошел к аппарату, сказал угрюмо и не ожидая добра: «Я Миронов. Слушаю».

Смилга. Я получил сведения, что вы собираетесь выступить со своими частями на фронт без ведома Южного фронта. Должен вам сообщить, что в связи с прорывом деникинцев на Тамбов Южный фронт покинул Козлов... Тамбов сегодня нами взят. Я категорически настаиваю, чтобы вы своими несогласованными действиями не затрудняли бы положение наших армий. Доложите мне ваши намерения.

Миронов. Согласованности не может быть там, где начался саботаж по созданию корпуса, формировать который я назначен. Вокруг меня такая атмосфера, что я задыхаюсь. Фронт определенно нуждается во мне, и это звук не пустой. Никакого осложнения на фронт не принесу, а принесу только моральную поддержку и силу штыков дивизии. Я согласен влиться с сотней преданных мне людей в родную дивизию, лишь бы не переживать тех душевных мук, которые преследуют меня с 15 июля. Моя платформа ясна: борьба с Деникиным и буржуазией. Но выносить издевательства над собой и людьми вообще не могу... Изменником революции не был и не буду, хотя именно это пытаются доказать люди, на совести которых много пятен...

Смилга. Речь идет сейчас о дисциплине...

Миронов. Если вы, тов. Смилга, имеете чутье государственного человека, то я тоже категорически настаиваю не препятствовать мне уйти на фронт. Я хотел бы, чтобы мою жизнь взяли на спасение революции... Я утратил всякую веру в людей, стоящих у власти, и вынужден не утрачивать веры в идею народных масс... Над моей докладной запиской от 16 марта в Реввоенсовет, видимо, посмеялись, а если бы она была принята во внимание, не было бы теперь местного фронта.

Смилга. Меня зовет Москва к проводу по поводу вашего выступления. От имени Реввоенсовета Республики приказываю вам не отправлять ни одной части без разрешения!

Миронов. Уезжаю один, но жить здесь не могу, меня жестоко оскорбляют.

Смилга. Приезжайте в Пензу, здесь сейчас командующий Особой группой Шорин и Трифонов, сообща решим план действий. Не создавайте сумятицы.

Миронов. Выехать в Пензу не могу, ибо не верю в безопасность...

Смилга. Вашей безопасности ни что не угрожает. Это я заявляю вам официально.