Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
— У Каппеля прежде всего бросались в глаза коротенький плащ и козлиная бородка...
— Белая идея похожа на дуплистое дерево. Еще цветет, но уже не плодоносит...
— Любители болтать, что теперь не время сводить счеты с красной Россией, забыли, что любое время — время для всего!
— Если боишься смерти, она одолеет тебя, герой!..
Почему заповедь «Возлюби ближнего своего» так и не стала реальностью за две тысячи лет? Да потому, что она противоречит биологическому закону природы. Все стремятся к существованию за счет своего ближнего...
— А ты одинок, как палач...
Мы уже не можем жить неторопливо, нас тянут приключения во славу кровавой фантастики. Ведь Якутский поход — это фантастический бред...
— В России появились целые табуны личностей, одинаково ненавидящих белых и красных. Вот печальные примеры исторического опыта...
Из общего говора вырвался грассирующий голос Энгельгардта:
— Я смоленский дво’янин и го’жусь своими п’едками. Мой дед не выдал ключей от Смоленска самому Наполеону, за что был повешен. Деду памятник в Смоленске стоит, а вы обвиняете меня в отсутствии пат’иотизма...
— При этакой-то родословной вы служили у красных,— ехидничал полковник Андерс,-—Вы же были в армии подпоручика Тухачевского...
Был, чтобы вызнать военные тайны и п’инести их своим. А когда войду в Москву, то повешу Тухачевского на К’асной площади у Лобного места...
— Если бы^у красных не было Тухачевского, как бы они воевали?
Кто такой Куликовский, по зову которого отправляемся ; к чертям на кулички?
— На Куликовского наплевать, это штрюцкая шляпа...
Ты знаешь, кто командовал красными под Волочаевкой, кто командует ими под Спасском?
— У красных кузнецы да конюхи командуют. Правда, Во-лочаевку штурмовал Блюхер, немецкий генерал, сукин сын...
— Блюхер — немец, не спорю, а кто собирается стукнуть нашего воеводу под Спасском?..
— Какой-то конюх Остряков...
— И маршал Мюрат был сыном конюха...
— Мюрат учился военному искусству у Наполеона! А этот Востряков у кого? У деда Вавилы хвататься за вилы...
— Вы имеете в виду Степана Вострецова? — спросил генерал Ракитин.
— Да, именно, господин генерал...
— Не люблю, когда опасного противника делают дураком. А знаете ли вы, что этот самый кузнец был награжден тремя Георгиями? А известно ли вам, что он геройски показал себя в сражении за Челябинск? Тоже не слышали? Стоило бы помнить: именно Вострецов ворвался в Омск и разоружил на вокзале несколько наших эшелонов. За все это я бы наградил Вострецова георгиевским крестом, а потом повесил бы. А храбрец храбрецом остается...
Столики, цветные витражи, офицерские физиономии, бухта, словно литая из синего металла, пыльные кактусы по углам зала завертелись перед Ракитиным.
Сместились, понеслись в пропасть годы, события, люди.
За мгновение ока он прожил двадцать последних лет — от парадной лестницы гимназии до грязных окопов под Митавой — и ошарашенно вертел головой, пытаясь что-то вспомнить.
Ничего не вспомнил.
Хмурым утром из Владивостока вышли пароход «Защитник»
Шумело море, северный ветер гнал дождевые тучи. Генерал Ракитин тосковал на палубе; уже девятый год проводил он в военных наступлениях, отступлениях, приказывал убивать, сам убивал, а во имя чего эти бесчисленные убийства? Монархия погибла, буржуазная республика пала, Колчак казнен, белое движение погасло.
«Почему я решился на этот странный поход? Ведь наша экспедиция — всего-навсего кровавая фантастика, как изволил выразиться один офицер. Признаться, я согласен с ним и если отправился на Север, то от бессмыслицы собственной жизни. Кем же я стану командовать? Я, боевой генерал? Какими-то тунгусами да якутами, у которых пистонные берданы, и вот этих-то вояк поведу в бой против красных пушек? Смешно!
Сам себя отбрасываю к эпохе первобытных войн. Ратую горячо за шкуру через плечо!»
Ракитин продрог на ветру и спустился в кают-компанию: за утренним чаем оживленно беседовали Пепеляев и Куликовский.
Вот, кстати, и ты. Послушай, Петр Андреевич подал интересную мысль, я сразу подумал о тебе,— оживленно сказал Пепеляев.
Интересные мысли приятно слушать,— Ракитин присел к столу.
— Я предлагаю вот что,— немедленно заговорил Куликовский. Надо нам разделиться на две группы. Первая под командованием Анатолия Николаевича высаживается в Аяне^и по старому тракту пойдет на Нелькан, вторая отправится в Охотск. Там сейчас отряд Ивана Елагина, ежели к нему прибавить туземцев, наберется тысяча голов. По якутским условиям мощная сила. Их необходимо объединить в один отряд и, не теряя времени, поспешить на помощь Сибирской дружине...
Заманчиво! А кто возглавит охотский десант? — спросил Ракитин.
Ты, мои генерал! Кому, кроме тебя, доверить такое дело,— весело объявил Пепеляев.
Не нравится мне моральное состояние добровольцев. Заглядывал к ним — пьют, играют в карты, буянят. Военная дисциплина утратила свой смысл, обращаться же к пьянице и называть его «брат-солдат» выше моих сил,— пристукнул костяшками пальцев по столику Ракитин.
– — Восстановить чинопочитание теперь невозможно. В Якутском походе особенно важно братство дружинников, но если «брат-солдат» ослушается приказа «брата-генерала», можно и по уху,—чертыхнулся Пепеляев.
Генерал Ракитин отобрал себе группу офицеров, а в адъютанты взял Энгельгардта.
На траверсе Аяна он распрощался с Пепеляевым и Куликовским, канонерка «Батарея» взяла курс на Охотск.
Пепеляев пошел на Аян.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Карл Байкалов развернул энергичные действия против мятежников.
Красные отряды отбросили войско Коробейникова от Якутска и повели наступление на его опорные пункты. Мятежники проигрывали один бои за другим, Коробейников отошел на берег Лены, в село Никольское, и там создал укрепленный район.