Красные волки, красные гуси (сборник)
Шрифт:
– Господи, Рюша, я же положила его тебе в карман. Принял бы.
– Вот и призналась. – В голосе Рюши послышалось торжество.
– В чем призналась?
Окно пора вымыть, подумала она. Снаружи все кажется каким-то липким.
– Там была дырка, в кармане. Он чуть не провалился за подкладку.
– Но не провалился же. Дай, я зашью.
– Ты что, издеваешься? Я уже полчаса как должен был выйти… пока искал этот проклятый фестал…
Вернулась в кухню, налила из-под крана тепловатой воды в стакан и вынесла в комнату.
– А ты
– Это из-под крана? – подозрительно спросил Рюша, глядя на воду, в которой клубилась муть.
– Нет, что ты. Это кипяченая.
Рюша на ходу запил таблетку, поставил стакан на подзеркальную полочку в прихожей и теперь топтался там, оглядывая себя в зеркале. Повернувшись боком, он втянул живот и расправил плечи. Репетирует для Панаева, подумала она. Но похож был при этом почему-то на испуганную птицу – даже взгляд, искоса брошенный им на свое отражение, птичий – Ираидин взгляд, все, что он унаследовал. И почему это у него опять шнурки махрятся? Я же совсем недавно покупала!
– Так я пошел? – неуверенно сказал Рюша.
– Удачи, – вздохнула, тихонько покачала головой. – Шнурки завяжи.
– Надо же. – Рюша тоже вздохнул, осторожно нагнулся и старательно завязал шнурки бантиком.
Как ему, наверное, в школе доставалось, бедняге, подумала она. И попыталась вызвать привычное ощущение жалости, но жалости не было. Только раздражение.
– Так я пошел… – повторил Рюша.
– Да-да, – отозвалась рассеянно.
Дверь захлопнулась. Но она слышала, как заскрипели тросы лифта, как хлопнула дверь металлической клетки и вновь раздался стон, почти вой – натужный, протяжный. В зеркале отразилось ее лицо – расширенные темные глаза, размытые патиной почти нереальные черты. Это я? – Она поправила волосы, заставив женщину в зеркале сделать то же самое. За спиной клубился мрак.
Он был слишком великолепен, чтобы позволить лифту тяжело скрипеть, надрываясь в пролетах этажей. И не позвонил – она просто почувствовала Его присутствие, как чувствуют жар костра зимней ночью, и торопливо шагнув к двери, распахнула ее…
…у нее были красивые руки.
– Ох, нет-нет, – и чуть отступила, заводя руки назад, словно боясь, что они предадут ее; но от этого грудь бесстыдно выпятились, – ох, нет, это нехорошо!
– Что значит, нехорошо? – спросил Он. Пространство вокруг Него плавилось от жара, внутри которого все было хорошо. – Ушел?
Он переступил через порог; в темном проеме она отчетливо видела Его лицо, словно излучавшее неуловимый свет.
– Ушел, – тихо ответила она и сделала шаг назад.
Она встретила Его, когда возвращалась из магазина – из сумки торчали пучки вялой зелени – перья лука жалобно болтались, точно зачахшие стрелы Амура. Сапог надорвался по шву. Тогда-то Он и подошел к ней.
Так вообще не бывает.
Но Он подошел.
…Он провел ладонью по ее шее, по спине, и она выгнулась навстречу этой ладони, как кошка выгибается навстречу теплу.
Пуговки на халате расстегнулись сами собой – и когда успели?
– Когда
Поежилась. Страшила не неизвестность, скорее полная определенность – слезы и истерика Рюши, сладкий запах разлитых впопыхах сердечных капель, металлический голос Ираиды в мембране телефона. Покачала головой, отгоняя видение.
– А хорошо бы, он нас застал, твой Рюша, – сказал Он. – Все бы и решилось.
Тихонько хихикнул.
– Рюша, надо же!
Почему-то почувствовала себя уязвленной и все же ощутила, как ее охватывает странное возбуждение.
Рюша упадет на колени и заплачет. Нет, сразу заплакать ему будет стыдно, сначала шея его покраснеет, он нахмурится и стиснет кулачки. А потом упадет на колени и заплачет. Все-таки ему будет стыдно, что он плачет, и он закроет лицо руками. Галстук у него съедет набок, надо же! И поползет ней – на коленях, на коленях. А она будет смеяться и отталкивать его голой ногой.
Господи, подумала, что это я?
Он сдернул с нее халат – одним движением, и она, ощутив, как трещит шелк комбинации под его пальцами, как змейкой скользит по плечу оторванная бретелька, чуть отступила назад.
– Я сама, – торопливо сказала, – сама…
И даже тогда не поняла, к чему это относилось.
Они разминулись всего на минутку – на площадке два лифта.
Машинально провела руками по халату, сверху донизу, проверяя, застегнуты ли все пуговицы.
– Что на работе?
– А что может быть? – тоскливо отозвался Рюша. – Урезают… все урезают. Кому мы сейчас нужны? Никому.
– Надо же, – рассеянно заметила она и аккуратно нацедила в тарелку половник супа.
– Это все от головы зависит, – пояснил Рюша, – толковый начальник себя не обидит, но и для своих старается – зубами рвет… а как сейчас иначе? А наш… Дядя у него – а что дядя? Если бы не Панаев…
Она повернулась к плите, даже не привстав с табуретки.
– Еще добавку?
– Ты слушаешь?
– Да.
– Ты такая красивая, – робко сказал Рюша.
– Ты ешь, ешь. Так что Панаев?
Она испытывала сейчас острое чувство превосходства человека, хранящего тайну, и даже бедный Рюша показался ей чуть более симпатичным, чем всегда.
– Он что сказал? А ты ему что сказал?
– Так я же и говорю… Господи, о чем ты думаешь?
– Действительно, о чем? – прошептала она.
…Она сидела за столиком, под полосатым тентом, за белыми перилами мерно дышало море, а в бокале золотилось опаловое вино – бутылка стояла тут же, в запотевшем серебряном ведерке. Видела такое только в кино, но тут не удивилась – все было как надо.
– Какая ты красивая, – сказал Он.
Загадочно улыбнулась – снаружи и торжествующе – внутри; чувствовала себя невесомой – иное, новое тело, ничего не ныло, не болело, не тянуло к земле, не напоминало о себе – оно, такое тело, может танцевать до упаду и заниматься любовью до рассвета на прогретом пляже.