Красный лукум от Сююмбике
Шрифт:
– Ха, любила! – Гурьям злобно посмотрела на картину, запустила пухлые пальцы в свои кудряшки, помассировала немного голову. Собеседница тоже обернулась и посмотрела на картину. – Я просто ненавижу ворон в павлиньих перьях. Ну, что в ней особенного-то? Родилась в богатой семье, замужем была столько раз, сколько и я! Бабская доля!
Гурьям ударила кулаком по столешнице, вышла из-за стола и подошла к картине.
Женщина достала порошок из сумочки и подсыпала в чай хранительницы.
А Гурьям всё водила пальцами по картине, медленно
– Раз, два, три, четыре. Все на месте! – Хранительница задумчиво потрогала изгибы платья Сююмбике и, серьезно посмотрев на женщину, изрекла:
– Из любой бабы можно сделать идол. Пиар и ничего больше. А вот кто ее так пиарил и за какие заслуги, этим я и занимаюсь оное количество лет. Неудачница по современным меркам, марионетка и жертва – по старым. Не смогла отстоять свою жизнь и одолеть недругов! – горестно вздохнула Гурьям и вернулась к столу.
Она жадно вцепилась зубами в эклер и больше не проронила ни слова – провалилась в сон с недоеденным куском во рту.
Как только Гурьям захрапела, женщина начала обыск. Она обшарила все шкафы, тумбочки, стены, но так и не нашла тайника.
– Должен же быть тайник в таком месте! – вознегодовала незнакомка.
Потом она собрала со стола куски сахара, сложила в платок и закинула в сумку, а перед выходом услышала гремучий голос хранительницы башни:
– Дверь хорошенько прикрой, а то сквозит!
Правый глаз Гурьям был открыт, руки сложены крест-накрест. Гостья уставилась на неё и оцепенела от страха.
Тут же послышался вой, затрещали стены, и гостья в ужасе выбежала из башни под громкий хохот хранительницы. Он к ней не раз потом возвращался во сне.
На выходе незнакомку ждал неприятный сюрприз: у башни толпились люди с факелами. С криками: «Сжечь ведьм и башню!» – они ринулись в атаку.
Незнакомка попятилась, заперлась в башне и сидела там, пока не приехали полиция и прокуратура. Гурьям все это время мирно посапывала, напевая под нос мотив какой-то итальянской песни.
Ненавистный рокот людского возмущения еще долго отзывался эхом в сердцах горожан и гостей столицы. Но закопченные кирпичи башни отмыли за день, поэтому большинство гостей не заметило никаких изменений. Да и в новостях о скандальной ночи упомянуто не было.
И только прокурор вновь и вновь пересматривал записи с камер. Ему казалось, что знакомая тень мелькнула на экране и пропала на лестнице.
Чтобы развеять сомнения, он выехал к башне и чуть не завыл от отчаяния. Зубазга нашел ещё один труп девушки.
– Как она могла свалиться с башни, когда вокруг столько людей? Двери все заперты! – ревел прокурор, собрав следователей.
Следственная группа вот уже пятый час топталась на месте.
– Да чего ты орешь, мы то в чем виноваты? – поднялся самый высокий парень по прозвищу дядя Степа. – Мы опросили всех, никто ее не заметил!
– Вот эту версию и проверьте! – умирающим голосом простонал Зубазга и покинул кабинет.
– Без премии в этом году, похоже, останемся, будь она неладна, эта царица! – буркнул Степа.
И следователи посыпались из кабинета.
Часть седьмая
Инженер Михалыч осматривал прибрежные зоны над Казанкой.
Его не волновали ни коршуны, зияющие клювами справа и слева, ни галдящие грачи, тучей несущиеся вдалеке.
Из-за спины изобретателя из алюминиевого ведра торчали веточки вербы. По должностной инструкции у него был обход с целью выявления недочетов в работе уборочных машин, но он по традиции увиливал от главных обязанностей.
Морозный ветер бил в лицо, Михалыч широко улыбался беззубым ртом и представлял, как волнующе заколышутся кудряшки его скромного одуванчика, когда он преподнесет ей мохнатое тепло весны.
Изобретатель завернул змея к центральной городской больнице и по-свойски постучался в окно пятого этажа.
Онкобольной Князь Вяземский, пошаркивая тапками и устало кряхтя, открыл окно и недовольно пробурчал:
– А, это ты! Мы уж потеряли тебя, решили, что ты променял гниющее мясо на свежее молоко! – Старик вернулся на кровать и, раскрыв газету, продолжил громко читать: – Таким образом, наше ханство оказалось во вражеском окружении бесцеремонных, потерявших воинскую честь китайцев. И нам, предкам могучих ханов, достопочтенных эмиров, великих князей и царей предстоит доказать, не перевелись ли еще на земле татарской батыры, способные поджарить жалкие мощи предателя в казане татарском. Настал час. Аминь! – закончил читать старик.
– Андрюша, спасибо тебе за утреннюю новостную пробежку! – пропищала старушка божий одуванчик.
Михалыч, пряча букет за спиной, подошел к ее кровати.
– На здоровье. Надо отдышаться! Утомился! – Закашлял онкобольной.
– А как поживает наш главный хан? – спросила одуванчик и слабо трепыхнулась.
Михалыч заметил капельницу и посиневшие губы Настасьи Палны.
– Настасья Пална, хан просил передать вам весенний теплый привет. – Михалыч вытащил букет, и старушка прослезилась от благодарности, попыталась встать, но он уложил ее обратно.
– Благодарю вас, сударь! Поищите банку в шкафу. Где весна, там и верба, где верба, там и любовь… – Она мечтательно посмотрела в потолок и закрыла глаза, задремала и засопела.
Михалыч поставил ветки вербы на тумбочку у ее кровати, с грустью оглядел затихшую палату.
– У нее рецессия? – спросил он.
Андрей Мохтарович кивнул и проворчал:
– Вампирша еще взбудоражила с утра!
– Чем?
– Накричала, что мы утомили ее запорами, всем выписала по груше, а то фруктов же мало едим!