Красный Вервольф 5
Шрифт:
— Бери два! — сказал я Кузьме. — Три возьму я. И сразу заводи кюбель!
Последнего можно было не говорить. Михалыч и так понимал, что даже если эшелон устоит на рельсах, охрана откроет по нам ураганный огонь. Мы бегом добрались до «лоханки», через минуту она уже пыхтела движком. Как раз из-за поворота показался поезд. Кто-то из паровозной бригады заметил помеху на путях. Локомотив отчаянно засвистел, послышался скрежет тормозов, из-под колодок, прижатых к ободу колес, посыпались искры. Я все это увидел, обернувшись.
Кюбельваген катил вперед, подпрыгивая на корнях деревьев. Ящики с рыжьем подпрыгивали, стукаясь о днище кузова. Позади нарастали звуки железнодорожной катастрофы. Тяжело груженый воинский эшелон
Кузьма гнал, что есть мочи. Выехав из лесу, мы продолжили путь вдоль опушки. На большие дороги нам соваться не стоило. Ведь как только в комендатуре Плескау узнают о крушении, СД поднимет на ноги весь наличный состав, включая полицаев и полевую жандармерию. А может быть и строевые роты. Облава будет знатной, и нам надо было добраться до укромного местечка до ее начала. Хорошо, что бывший путевой обходчик знал в окрестностях Пскова не то, что каждую дорогу — тропинку!
Я даже не интересовался, куда мы едем? Только вертел башкой во все стороны. На всякий случай. Поля и перелески, которые мы пересекали были пустынны. Примерно через час, впереди показались какие-то строения. Михалыч явно направлялся к ним. Когда мы подъехали ближе, я ощутил едва уловимый запах гари. Это оказалась сгоревшая деревня. Печные трубы торчали над пепелищем, как черные обелиски. Лишь одно здание выглядело относительно целым. Приглядевшись, я понял, что это церковь.
Трудно сказать, разрушила ли ее война, или беда случилась с культовым сооружением раньше, но белые стены все еще возвышались над грудами золы и обгорелых бревен, как монумент человеческой жестокости, которую неправильно сравнивать со звериной, хотя над центральным барабаном не осталось маковки купола. Именно у церкви напарник и притормозил. На паперти лежал толстый слой пепла, как серый саван укрывшего всю деревню. Кузьма спрыгнул с водительского сиденья и сказал:
— Спрячем ящики здесь, в подвале. Сюда никто не ходит. Зондеры и эстонцы сожгли всех в амбаре, за пособничество партизанам… Бабы, старики, детишки… Они там все так и лежат…
И он мотнул головой в сторону деревенской околицы, где высилось что-то темное, похожее на погребальный холм.
— Ничего, Михалыч, они ответят за всё, — процедил я сквозь зубы.
— Дай Бог! — пробурчал он и перекрестился на то место, где должна находиться надвратная икона.
Потом напарник взял пару ящиков и поволок куда-то в обход церковного здания. Я тоже взял два ящика, один оставив в кузове. Догнал Кузьму. Тот обогнул западный придел, остановился и положил ящики на землю. Шагнул к груде досок, которые лежали у стены, и принялся разгребать их. Я тоже избавился от ноши и стал ему помогать. Под досками оказался пролом, который вел в подвал. Мы спустили ящики туда, но не оставили их просто на полу. Под кучей церковного хлама, обнаружился люк.
Массивная чугунная плита оказалась заперта на врезной замок. Михалыч нашел ключ, отпер люк, под которым оказалось небольшое пространство, где оказалось достаточно места, чтобы уложить нашу добычу. Заперев люк, напарник протянул тяжелый кованый ключ мне. Мы выбрались из подвала через пролом, снова закидав его досками, погрузились в «лоханку» и потрюхали в направлении города. Ночь подходила к полуночи. Я понимал, что до окончания комендантского часа в город лучше не соваться.
— Откуда ты знаешь про этот тайник в церковном подвале? — спросил я, чтобы отвлечься от мыслей о сожженных заживо сельчанах.
— В служках я был у здешнего попа, — проворчал Кузьма. — До революции еще… Пел на клиросе…
— Так это твоя деревня?
— Была когда-то… — нехотя ответил он. — В семнадцатом,
Мы заночевали в лесу. На рассвете лес окутала пронизывающая до костей сырость, а разжигать костер сейчас было бы неосмотрительно. Оказалось, что сожительница снабдила Михалыча тормозком. Уж не знаю, она ли присовокупила к нему фляжку с первачом, или это самого Кузьмы инициатива, но самогон неплохо пошел под чернушку и сало с луком. В путь мы тронулись, когда солнце взошло высоко. Не доезжая с километр до первого блок-поста, напарник остановил кюбель.
— Мне соваться к фрицам, сам понимаешь, не с руки, — сказал он. — Так что я пешочком, окольным путем доберусь до милой.
— Золотишко прихватишь? — спросил я.
— Тока — не в ящике… В сидор сложу…
— Давай, только не забудь, завтра, к часу ночи ты мне нужен.
— Не забуду, командир!
Я открыл ящик, перекидал в заплечный мешок Михалыча слитки, прихватив с собой пару — один для Ганса, а второй… На всякий пожарный. Пожал руку своему преданному бойцу и другу, и тот нырнул в чащу. Пересев за руль, я покатил к блок-посту. Рискованно, особенно с учетом крушения эшелона, но кюбельваген окольным путем, незаметно в городскую черту не загонишь, а эта «лоханка» мне еще нужна. Увидев меня, солдат поднял руку и указал на обочину. Ни дать ни взять — гаишник из моей первой жизни.
Полицайский прикид и винтарь я давно уже выбросил. Не было у меня в запасе подходящей ксивы. Зато имелось кое-что покруче. Эти корочки я светил не часто. Ксива хорошая, по крайней мере бланк и печати настоящие, не придерешься, но серьезной проверки не выдержит. А вот замазать глаза жандармам — может. А то, что на блок-посту маялись жандармы было видно издалека. Нагрудные медные щитки горели на солнце. Само собой, я подчинился требованию фельдфебеля полевой жандармерии.
Притормозив в нескольких шагах от мотоцикла, приткнувшегося возле жерди, с фанерным щитом, на котором по-немецки было написано: «ПАРТИЗАНСКАЯ УГРОЗА ВПЕРЕДИ. ЕДИНИЧНЫЙ ТРАНСПОРТ СТОП! ОРУЖИЕ ДЕРЖАТЬ НАГОТОВЕ». Оружия, не считая заточки, при мне не было, а свой режик я вытаскивать не стал. У меня для фрицев была заготовлена легенда, не предусматривающая открытого ношения оружия. А ксива эту легенду подтверждала. Ее-то я и вынул из кармана пальто.
— Вы ничего подозрительного не видели, герр Штирлиц? — спросил жандарм, возвращая мне документы.
Да, я понимаю, что нахальство брать себе псевдонимом немецкую фамилию легендарного Максима Максимовича Исаева, но ведь никто еще в этой эпохе не смотрел «Семнадцать мгновений весны», так что такая слабость простительна.
— Ни души, фельдфебель, — откликнулся я и наивно поинтересовался: — Что-нибудь произошло?
— Партизаны подорвали эшелон, — ответил тот, хотя и не был обязан, но, видимо, считал, что спецсотрудник группы «А» службы безопасности имеет соответствующий допуск.
— И серьезный ущерб нанесли?
— Говорят, танковую бригаду под откос пустили! — понизив голос и выпучив глаза, поделился слухом жандарм.
— Это все красная пропаганда, фельдфебель, — надменно произнес я. — Уверен, что в эшелоне не было ничего серьезного, но это не означает, что можно утратить бдительность и распространять панические слухи!
Жандарм, а было ему на вид не больше двадцати пяти, побледнел, вскинул руку в нацистском приветствии и раздраженно приказал подчиненному пропустить мою «лоханку». До дома Сухомлинского я добрался благополучно. Сразу залез в ванную и завалился спать. Тем более, что Марта уже отбыла на службу. Я проспал весь день, пропустив важнейшее событие — приезд нового коменданта. Его предшественник попытался организовать торжественную встречу с речами и знаменами, но сбить с панталыку фон Штернхоффера ему не удалось.