Красный закат в конце июня
Шрифт:
Листаю архивные записки.
Глазам не верю!
21.01.1526 г.
Едва ли что не день в день со свадьбой Геласия Синцова произошло в Московском кремле, в соборе Спаса-на-бору венчание великого князя Василия с Еленой Глинской!
И тоже татарско-сербского корня оказалась невеста у Рюриковича.
Тоже – дерома-«цыганка».
Вот как иногда сливаются (во времени) истории, писанные лемехом – и мечом.
Химические
Но в химии человеческой они, эти истории, несовместны.
А если и сходятся, то по касательной, с отскоком:
Война – Мир.
Жизнь – Смерть…
Продолжим параллели.
Геласий – Василий.
Мужик – Царь…
Геласий с утра после своей свадьбы разгребал снег за порогом – кремлёвский молодожён Василий почивал до обеда.
Геласий раздувал горн на дворе и ковал пробойник – Великий князь четыре дня гулял на свадьбе.
Геласий калил концы железных полос и склепывал их в кольцо – Великий князь неделю убил на соколиной охоте.
Геласий железные кольца разогревал и вкладывал в них деревянные колёса. Металл, охлаждаясь, сжимал ободья намертво – Великий князь писал указ, чтобы его рынды (охранники) носили за поясом серебряные топорики.
Геласий подать деньгами заплатил – Великий князь принял на кормление при дворе немецких лекарей Льва и Теофила.
Геласий первую на Пуе пилу вырубил из стальной полосы – Великий князь велел забить двести лебедей на пир в честь посланников из Дании.
Геласий расписал дверь в перегородке избы – Великий князь одарил поместьями верных бояр.
Геласий тараканов морозом морил, неделю жил у брата Анания – Великий князь отослал «поминки» крымскому хану, отступное, контрибуцию.
Геласий навоз на поля вывозил – Великий князь послал воевод в покорённую Карелу и Удмуртию.
Геласий сеял коноплю и чесал пеньковую куделю – Великий князь заключил в темницу рязанскую знать.
У Геласия родилась девка Матрёна – У Великого князя парень Иван…
Часть IV
Око
Пыль на дороге клубилась, завивалась в нитку. Клубок вёл за собой черноглазую девочку в холстинной рубахе и с кузовком за спиной.
Впереди в просветах еловых лап показался скос сизой чашуйчатой деревенской крыши.
Девочка постучалась в первую избу. Никто не ответил. Она вошла. В струе солнечного света из волокового оконца вповалку лежали мёртвые тела баб и детей. Крохотные ступни торчали из гноища, будто грибы поганки.
Впору бы девочке кинуться назад, но она даже не испугалась. Концом платка прикрыла лицо, отступила через порог и пошла дальше.
В проулке валялся мёртвый мужик. Девочка долго смотрела на него, будто ждала: вот проснётся и откроет глаза.
Звякнула конская сбруя.
Она повернулась на этот звук и увидела лошадь на несжатом поле.
Лошадь таскала волокушу с покойниками.
Жадно пожирала колосья.
Ночью падёт от колик…
Кузовок опять, будто живой, стал вихляться за спиной, биться, подталкивать. Дорога тянулась по высокому берегу Пуи. С обрыва далеко было видать леса, забрызганные алым и бурым, как фартук мясника.
На таких открытых местах сентябрьское солнце пекло. А когда дорога спускалась в овраг, во мрак вековых елей, веяло на путницу могильным холодком.
Только
Навстречу ехал мужик.
Телега у него была на дубовой оси с деревянными чеками.
Колёса прихрамывали.
– Ты куда, девка?
– В Долматово. Ночевать.
– Там навек заночуешь.
– Пошто так, дяденька?
– Язва там.
– Везде-то она, проклятущая!
– А ты откуда, чья будешь? Как звать?
– Матрёна.
– А кличут?
– Ласьковы мы.
– Куда идешь, Матрёна-дерома?
– Где смерти нет.
– Ну, значит, мы с тобой, девка, понюхаем табаку носового, помянем Макара плясового, трёх Матрён да Луку с Петром…
Мужик отпил браги из носка кожаного меха.
– Живой смерти не ищет!
Утёрся.
– Умереть когда-нибудь – это, девка, ничего. А сегодня – страшно. Садись. Поехали туда, где смерти нет.
– Не сяду, дяденька.
– Девка ты ярая. Личиком что пшеничная корочка. А глупая. Ведь смерть не мамка. Разговаривать не станет.
– Я пешим за вами.
– По колени ноги оттопаешь. Да и ночь скоро – потеряешься.
Уговорил.
Матрёна умостилась на задках спиной по ходу.
– Ну, душу твою довезу, за телеса не ручаюсь.
И хлопнул вожжами по лошадиным бокам.
Ноги девочки волочились по земле.
Лапти заборанивали следы копыт. Словно бы сами бежали ноги, просились в обратный путь.
Домой…
Моровая язва. Так называлась бубонная чума в те времена.
Начиная с XV века чумные эпидемии сотрясали Россию.
В Никоновской летописи читаем о море «по всей земли Русской» 1423 году. И симптомы указываются – кровохаркание и припухание желёз.
Из летописей также можно узнать, что в том же году псковский князь Федор, из боязни заболеть, бежал в Москву.
Бегство не спасло. Умер в стольном граде.
С 1427 по 1442 год не упоминается об эпидемиях.
Но в 1443 году в Пскове опять чума. Затем затишье.
А в 1455 году снова говорится про «мор железою» теперь уже и в Новгороде. Заметим, с вектором движения на северо-восток, в важские и двинские земли.
(Мор начался в Опочском конце Новгорода, от некого Федорка, приехавшего из Юрьева, говорится в летописи.)
Следующее описание повальной болезни помечено 1478 годом. Эпидемия охватила татарское войско под Алексиным. «Бог, милуя род христианский, посла смертоносную язву на бусурман, начаша понапрасну умирати мнози в полцех их…».
В 1507 году чума опять свирепствовала в Новгороде и держалась, по летописям, три года. Погибло 15 396 человек.
В интересующие нас времена, в 1538 году, в Пскове только одна «скудельница» (обширная, глубокая могила) приняла 11 500 зачумлённых.
Звался возница Прозором.
Истинно имя было дано «от взора и естества» младенца при появлении на свет Божий.
Видать, пучеглазеньким и родился. Потом и вовсе зраки навыворот вышли, словно у коня.
Всю дорогу был Прозор говорлив, но чем дальше, тем более подозрительно для Матрёны – как-то и не рьяно, и не пьяно.
Для ночёвки сушняк собирал, ссекал искры в горсть, хлопотал с ужином, а голова всё на сторону.
Взглядом шарил вокруг – и каждый раз мимо Матрёны.