Крауч-Энд

Кинг Стивен

— И кто вас сюда послал, двух дубин?

— Наш шеф! — Он посмотрел на меня, как на трехнутого. — Мы работаем в «Челлис: маляры на заказ», что на улице Ван-Ньюи. Шефа зовут Хэп Корриган. А если тебе надо знать, кто нашу компашку нанял, то спроси Хэ…

— Владелец нанял, — тихо проговорил второй маляр. — Владелец этого здания. Сэмюэл Лэндри его зовут.

Я покопался в памяти, пытаясь связать имя Сэмюэла Лэндри с тем, что я знал про Фулвайдер-билдинг, но ничего конструктивного не надумал. Это имя вообще ни с чем не вязалось… хотя какие-то ассоциации

оно у меня вызывало, но смутные и непонятные. Что-то брезжило на краешке сознания, как звон церковного колокола, разносящийся далеко в утреннем тумане.

— Все ты врешь, — сказал я, но без нажима. Просто надо было хоть что-то сказать.

— Позвоните шефу, — предложил второй маляр. Вот оно, лишнее подтверждение, что первое впечатление может быть обманчивым: парень, видимо, был посмышленее своего напарника. Он залез внутрь своего грязного, заляпанного краской комбинезона и вытащил визитную карточку.

Я отмахнулся от нее, внезапно почувствовав, как на меня навалилась усталость и какое-то опустошение.

— Ну кому, Христа ради, понадобилось здесь все перекрашивать?

Вопрос был риторическим, но маляр, предлагавший мне карточку, все равно высказался в том смысле, что теперь в коридоре будет светлее.

— Разве нет? — осторожно спросил он.

— Сынок. — Я шагнул к нему. — У твоей мамы были нормальные живые дети, или ты у нее один такой — жертва аборта?

— Эй, ладно-ладно, — пробормотал он, отступая назад. Я проследил за его испуганным взглядом и увидел свои угрожающе сжатые кулаки. Усилием воли я их разжал, но его это, кажется, не успокоило. И я его понимаю. — Вам что-то не нравится, и вы высказали свое слово, громко и внятно. Но я человек подневольный. Шеф мне приказывает — я делаю, правильно? Таков порядок, по-моему.

Он бросил быстрый взгляд на своего напарника и опять поднял глаза на меня. Но я знал этот взгляд. При моей-то работе я видел такое не раз. Этого парня лучше не трогать, говорил этот взгляд. Его лучше не злить. А то он бесноватый какой-то.

— Я вот о чем, у меня же жена и ребенок, их кормить надо, — продолжил второй. — А сейчас ведь Депрессия, сами знаете.

Я смутился. Злость мигом потухла, как костер в сильный ливень. У нас что, и вправду Депрессия? Какая еще Депрессия?

— Да, я знаю, — пробормотал я, хотя понятия не имел, о чем речь. — Ладно, ребята, проехали и забыли, ага?

— Ага, — с готовностью согласились маляры. Тот, кого я ошибочно принял за не совсем законченного идиота, ковырял левой рукой в правой подмышке, пытаясь успокоить болезненный нерв. Я мог бы ему подсказать, чтобы он зря не мучился — еще час-полтора, и само все пройдет, — но мне уже не хотелось с ними разговаривать. Вообще ни с кем разговаривать не хотелось, включая прелестницу Кэнди Кейн, чей томный взгляд с поволокой и знойные изгибы не раз повергали к ее стопам прожженных уличных забияк. Мне хотелось лишь одного: прошмыгнуть через приемную и побыстрее проникнуть к себе в кабинет. Там в нижнем левом ящике стола у меня была припасена бутылка ржаного виски, а сейчас мне бы очень не помешало выпить.

Я направился к стеклянной двери с «морозным» узором, на которой висела табличка:

«КЛАИД АМНИ. ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ», — едва сдерживая навязчивое желание все-таки наподдать ногой по банке «Устрично-белой краски Датч-Бой». Просто хотелось проверить, смогу ли я запулить ее через окно в конце коридора, так чтобы она влепилась в пожарную лестницу. Уже взявшись за дверную ручку, я, пораженный внезапной мыслью, повернулся обратно к малярам… но медленно, чтобы они не подумали, что меня обуял очередной приступ кровожадной злости. К тому же я опасался, что если я обернусь слишком быстро, то успею заметить, как они ухмыляются друг другу и крутят пальцами у виска — идиотский жест, которому мы все научились в школе.

Они не крутили пальцами, но взгляда с меня не сводили. Тот, что поумнее, старался держаться поближе к двери с надписью «ВЫХОД». Внезапно мне захотелось им объяснить, что я, в сущности, не такой уж и плохой парень и что некоторые — в том числе несколько благодарных клиентов и по крайней мере одна бывшая жена — считают меня чуть ли не героем. Но подобные вещи о себе говорить не принято, и уж тем более — в разговоре с такой вот парочкой клоунов.

— Спокойно, ребята. Я вас не съем. И даже не покусаю. Просто хочу спросить.

Они немного расслабились. Но только чуть-чуть.

— Валяй, — сказал маляр Номер Два.

— Вы когда-нибудь ставили деньги на циферки в Тихуане?

— La loteria? — спросил Номер Один.

— Твое знание испанского поражает своей глубиной. Да. Именно la loteria.

Номер Один покачал головой.

— Мексиканские розыгрыши и мексиканские бордели — это для мудаков.

«Вот поэтому я тебя и спросил», — подумал я про себя, но вслух этого не сказал.

— И потом, — продолжал он, — ну, выиграешь ты там десять или даже двадцать тысяч песо. Подумаешь, счастье. Это что, деньги?! Полста баксов? Восемьдесят, на крайняк?

Мама сбила лотерею в Тихуане, сказал Пеория, и мне сразу же показалось, что здесь что-то не то. Сорок штук баксов… Дядя Фред вчера съездил и приволок деньги. В седельной сумке привез, на своем мотоцикле!

— Ну да, — сказал я, — что-то в этом районе. И они всегда так выплачивают? В песо?

Он опять посмотрел на меня как на умалишенного, но потом вспомнил, что я и вправду малость того, и подправил лицо.

— Ну… да. Это же мексиканская лотерея. В долларах они не платят…

— Да, действительно, — пробормотал я, представив худое, раскрасневшееся лицо Пеории, когда он говорил: Их разложили по всей маминой кровати! Сорок гребаных тыщ!

Но откуда слепому мальчишке знать, сколько там было денег… и что это вообще были деньги?! Ответ напрашивался сам собой: неоткуда ему знать. Но даже слепой пацан должен знать, что в la loteria выигрыш выплачивают в песо, а не в долларах, и что сорок тысяч долларов в мексиканской валюте при всем желании не впихнешь в седельную сумку мотоцикла. Чтобы вывезти всю капусту, его дяде понадобился бы как минимум мусоровоз.