Крауч-Энд

Кинг Стивен

Лэндри заговорил нараспев, словно не складывал фразы, а читал их с листа:

— «Его откровения подействовали на меня как какой-то наркотик. Я вдруг весь обмяк, словно из меня вытянули все силы. Ноги сделались как разваренные спагетти. Я откинулся на спинку кресла и уставился на него — ничего другого мне просто не оставалось».

Я весь обмяк, ноги стали как ватные. В общем, я откинулся на спинку кресла и уставился на Лэндри. Ничего другого мне просто не оставалось.

— Не шедевральный, конечно, абзац. — Он произнес это так, словно передо мной извинялся. — Но я не люблю сочинять на ходу. У меня

это плохо выходит.

— Сволочь, урод, сукин сын. — Меня хватало только на шепот.

— Да, — безропотно согласился он. — Наверное, так и есть.

— Зачем тебе это надо? Зачем ты крадешь мою жизнь?

Его глаза засверкали злостью.

— Твою жизнь, говоришь? Ты сам прекрасно все знаешь, Клайд, хотя и боишься себе признаться. Это не твоя жизнь. Я придумал тебя. Как сейчас помню, когда это было. В январе семьдесят седьмого, в один унылый дождливый день. И ты жил в моем воображении и в моих книгах до теперешнего момента. Я дал тебе жизнь, и я вправе ее забрать.

— Как благородно, — усмехнулся я. — Но представь, что сейчас к нам сюда вошел бы Господь Бог и принялся бы распускать твою жизнь на нитки, как старый ненужный шарф… тогда, наверное, тебе было бы проще понять мою точку зрения.

— Не буду спорить. По-своему ты прав. Да и какой смысл спорить с самим собой? Это все равно что в играть в одиночку в шахматы. Если честно играть, так и так будет ничья. Давай скажем просто: я делаю то, что я делаю, потому что могу.

Как ни странно, но я вдруг успокоился. Это мы уже проходили. Когда кто-то вроде бы взял над тобой верх, надо заставить его говорить. Причем говорить без умолку. Это сработало с Мевис Вельд, сработает и теперь. Когда они чувствуют свою силу, они говорят что-то вроде: «Теперь уж чего?! Теперь я тебе расскажу кое-что интересное напоследок…». Или: «Тебе надо знать то-то и то-то? Хорошо, я тебе расскажу, все равно это уже ничего не изменит».

Версия Мевис была малость поэлегантнее: «Я хочу, чтобы ты знал, Амни… ты хотел узнать правду, ну так забирай эту правду с собою в ад. Обсудишь ее на досуге с дьяволом за кофе с пирожными». Не важно, что они говорят. Главное, чтобы они говорили. Пока человек говорит, он не будет стрелять.

Поэтому надо затягивать разговор. Пусть они говорят, а ты слушай их и надейся, что откуда-нибудь да появится дружественная кавалерия, которая все-таки подоспеет тебе на подмогу.

— Но зачем тебе это, я никак не могу понять? Обычно все по-другому бывает. То есть, как правило, вы, писатели, не врываетесь в свои книги, а тихо-мирно получаете гонорары и пишете новые книжки… или я ошибаюсь?

— Тянешь время, Клайд? Хочешь заставить меня говорить?

Мне как будто врезали в под дых. Но я собирался играть до последней карты. Так что я лишь усмехнулся и пожал плечами.

— Может быть. А может быть, и нет. Но как бы там ни было, мне действительно интересно. — Тут я не соврал.

Он неуверенно посмотрел на меня, потом склонился над своей адской пишущей машинкой — когда он застучал по клавишам, все мое тело скрутили судороги, — и снова выпрямился.

— Ладно, я тебе расскажу. Теперь-то чего?! Все равно это уже ничего не изменит.

— Угу.

— Ты умный парень,

Клайд. И ты полностью прав: писатели редко вживаются в те миры, которые создают в своих книгах. А если кто-то из них по-настоящему погружается в такой вот выдуманный мир, то он в нем же и застревает. В его сознании проходит какая-то жизнь… но только в сознании, потому что его тело прозябает на уровне овоща в какой-нибудь психбольнице. Но таких очень мало. В массе своей мы — лишь туристы в стране собственного воображения. И я такой же турист. Пишу я медленно. Кажется, я уже говорил, что я постоянно мучаюсь с композицией и развитием сижета… но за десять лет я все-таки выдал пять книг о Клайде Амни, причем каждая следующая получалась успешнее предыдущей. В восемьдесят третьем я ушел с работы… кстати, я был директором регионального филиала одной очень солидной страховой компании… и сделался профессиональным писателем. У меня была жена, которую я безумно любил, и сынишка, который был для меня дороже всего на свете, и я был счастлив. По-настоящему счастлив. Мне казалось, что лучше уже не бывает.

Мой собеседник заерзал в кресле и передвинул руку. Я заметил, что на потертой ручке уже не было черной дырки, выжженной сигаретой Ардис Макгилл.

— И я оказался прав. — Он издал холодный, горький смешок. — Лучше действительно не бывает. А вот хуже бывает. И так оно и случилось. Месяца через три после того, как я начал «Вполне в духе падшего ангела», Дэнни — наш сын — упал в парке с качелей и сильно ударился головой. Разбил черепушку, как говорят тут у вас.

Его губы скривились в улыбке, такой же холодной и горькой, каким был его смех.

— Он потерял много крови… ты видел немало разбитых голов, так что ты знаешь, как это выглядит… Линда перепугалась до полусмерти. Но доктора оказались на высоте, и все обошлось сотрясением. Его состояние стабилизировалось, ему перелили пинту крови, чтобы восполнить потерю. Может быть, в этом и не было необходимости — и эта мысль постоянно меня преследует, — но ему все-таки перелили кровь. Понимаешь, когда он ударился головой, это было совсем не смертельно… а вот кровь оказалась смертельной. Она была заражена СПИДом.

— Чем?

— Благодари своего Бога, что ты не знаешь. В твое время этого еще не было. Эта гадость появится только в середине семидесятых. Как одеколон «Арамис».

— А что это за СПИД?

— Это вирус. Он разрушает иммунную систему. Полностью разрушает, так что твой организм перестает сопротивляться любым болезням. И тогда всякая пакость, от рака и до ветрянки, расцветает у тебя внутри пышным цветом. И ничего нельзя сделать.

— Великий Боже!

Он опять усмехнулся, только усмешка больше напоминала судорогу.

— Пусть будет великий, как скажешь. СПИД преимущественно передается половым путем, но иногда им заражаются и через переливание крови. Можно сказать, что мой сын выиграл главный приз в самой злосчатной на свете la loteria.

— Мне очень жаль.

И мне действительно было жаль этого сухопарого человека с усталым лицом, хотя я и боялся его до смерти. Так потерять ребенка… что может быть хуже? Что-то, наверное, может — всегда находится что-то совсем уже мерзостное, — но чтобы такое придумать, придется действительно поднапрячь мозги.