Крауч-Энд
Шрифт:
Такого портфеля я в жизни не видел — он был слишком мал и тонок для дипломата и закрывался не на ремешки или замок, а на молнию. И сама молния была странной. Я никогда раньше не видел таких тонких и мелких зубчиков. Да и на металл это было совсем не похоже.
Но это было еще не все. Даже если не принимать во внимание болезненное сходство Лэндри со мной, в нем было немало других непонятных странностей. Прежде всего он совершенно не походил на процветающего бизнесмена, каким можно было бы представить владельца Фулвайдер-билдинг. Понятно, что
На нем были какие-то непонятные штаны из синей джинсовой ткани, простая белая рубашка без воротника и спортивные тапочки… только опять же какие-то странные. Я таких в жизни не видел. Огромные такие «копыта» на толстенной подошве. Мне они напоминали ботинки Бориса Карлоффа в сцене пробуждения Франкенштейна, и если тот материал, из которого они сделаны, был парусиной, то я готов съесть свою шляпу. Красная надпись с боков звучала как название блюда из дешевой китайской закусочной: РИБОК.
Я взглянул на картонку, покрывавшую стол — которая когда-то была вся исписана телефонными номерами, — и вдруг понял, что не могу вспомнить номер Мевис Вельд, хотя только прошлой зимой звонил ей, наверное, миллион раз. Мне стало страшно. То есть мне и до этого было страшно… но теперь стало еще страшнее.
— Послушайте, мистер, почему бы вам быстренько не изложить свое дело и не убраться отсюда? — сказал я резко. — Хотя по здравому размышлению… может быть, «изложить свое дело» мы с вами пропустим и начнем непосредственно с «поскорее убраться отсюда»?
Он улыбнулся… устало, как мне показалось. И это мне не понравилось тоже. Его лицо было страшно усталым. И страшно печальным. Это было лицо человека, который прошел через такие кошмары, которые мне и не снились. Я даже почувствовал некоторую симпатию к этому загадочному посетителю, но страх был сильнее симпании. Страх и еще — злость. Потому что это было мое лицо, а этот урод поизносил его в хвост и в гриву.
— Прости, Клайд, но так не пойдет.
Лэндри взялся за молнию на своем странном портфеле, и я вдруг понял, что отдал бы полжизни, лишь бы только он никогда ее не открывал. Не зная, как его остановить, я брякнул первое, что пришло в голову:
— Вы всегда посещаете арендаторов одетым как фермер, который выращивает капусту? Вы что, из этих оригиналов-миллионеров?
— Да, я и вправду большой оригинал. И у тебя не получится сделать то, что ты задумал, Клайд.
— Откуда вы знаете, что я заду…
И тогда он сказал то, чего я так боялся:
— Я знаю все твои мысли, Клайд. В конце концов я — это ты.
Последний лучик надежды угас. Я облизал вдруг пересохшие губы и заставил себя говорить. Все что угодно, лишь бы не дать ему открыть эту змейку. Все что угодно. Мой голос звучал хрипло, но все же звучал, что уже радовало.
— Да, я заметил сходство. Хотя я не знаю такого одеколона.
Его пальцы сомкнулись на замке молнии, но не потянули. Пока.
— Но тебе нравится, правда? — сказал он уверенно. — И ты стал бы им пользоваться, если бы он продавался там на углу, в парфюмерном киоске? Но только вот незадача: ты его не найдешь ни в одном парфюмерном. Одеколон называется «Aramis», и его изобретут только лет через сорок с лишним. — Он глянул на свои уродливые ботинки. — И мои кроссовки тоже.
— Что еще за чертовщина?
— Да, вполне может быть, что без черта тут не обошлось, — сказал Лэндри без тени улыбки.
— Откуда вы?
— Я думал, ты знаешь. — Лэндри расстегнул молнию, и я увидел какое-то прямоугольное устройство из мягкого пластика. Оно было точно такого же цвета, каким еще до заката станет коридор седьмого этажа. Ничего подобного я в жизни не видел. Названия на этой хреновине не было, только что-то вроде серийного номера: Т-1000. Лэндри достал его из чехла, сдвинул защелки по краям и поднял крышку — некое подобие телеэкрана из фильмов про Бака Роджерса. — Я из будущего, — сказал Лэндри. — Как в фантастическом рассказе.
— Скорее уж из психушки, — выдавил я.
— Но не совсем как в рассказе, — продолжал он, пропустив мимо ушей мое оскорбительное замечание. — Да, не совсем. — Он нажал на какую-то кнопку с левого бока пластмассовой коробки. Раздалось тихое жужжание, потом короткий писк. Хреновина у него на коленях была похожа на странную стенографическую машинку… и мне почему-то казалось, что это не так уж и далеко от истины.
Он взглянул на меня и спросил:
— Как звали твоего отца, Клайд?
Я посмотрел на него и мне опять захотелось облизать губы. В комнате по-прежнему было темно, облака, которых не наблюдалось, когда я заходил в здание, затянули солнце. Лицо Лэндри плавало во мраке, как старый сморщенный воздушный шар.
— А как это влияет на цену на огурцы в Монровии? — съязвил я.
— Ты ведь не знаешь, правда?
— Разумеется, знаю.
И я действительно знал. Просто никак не мог вспомнить, вот и все. Имя вертелось у меня на языке, но никак не давалось. Как и телефон Мевис Вельд, кажется БЭйшор чего-то там.
— А мать?
— Вы что, издеваетесь?!
— А, вот еще, полегче… какую школу ты окончил? Каждый нормальный американец помнит свою школу, правильно? Или первую девушку, с которой он стал мужчиной. Или город, в котором он вырос. Вот ты, например, где вырос? В Сан-Луис Обиспо?
Я открыл было рот, но ничего не сказал.
Потому что не знал, что сказать.
— Может быть, в Кармеле?
Это звучало похоже… но нет. Не то.
У меня кружилась голова.
— Или это был город Дыра Заштатная, штат Нью-Мексико?
— Прекрати! — заорал я.
— Так ты знаешь? Или нет?
— Да, знаю! Это был…
Лэндри наклонился над своей странной пишущей машинкой и застучал по клавишам.
— Сан-Диего! Родился и вырос!
Он положил машинку на стол и развернул так, чтобы я смог прочесть слова в окошке над клавиатурой.