Крауч-Энд
Шрифт:
Я услышал слабое жужжание, исходившее из его пластиковой машинки, но не повернулся к нему.
Отчасти — потому что боялся.
Отчасти — потому что уже и не знал, смогу ли.
VI. Последнее дело Амни
На улице, семью этажами ниже, застыл мужчина, уставившись на обнаженную ногу красотки, что поднималась по ступенькам в автобус — восемьдесят пятый автобус, в сторону центра. Дальше по улице маленький мальчик со старой обшарпанной бейсбольной перчаткой пытался поймать мячик, замерший в полуметре от его головы. Рядом, в футах шести над землей — как дух, вызванный
Голос Лэндри звучал словно откуда-то издалека:
— Вначале я думал, что все закончится очень плачевно — меня определят в психушку, где я проведу весь остаток жизни, воображая, что я — это ты. Хотя… это было бы еще терпимо. Потому что в психушке было бы заперто только мое физическое Я, понимаешь? Но потом, постепенно, я стал понимать, что есть другой выход… я подумал, что должен быть способ… ну… как-нибудь проскользнуть в воображаемый мир. И знаешь, кто открыл мне дорогу?
— Да, — сказал я, не оглядываясь. У меня за спиной снова раздался треск клавиш, и газета, висевшая в воздухе, мягко опустилась на тротуар. Через пару секунд на перекресток Сансет и Фернандо вылетел старый седан модели «Де Сото». Он сбил парнишку с бейсбольной перчаткой, и оба исчезли. Но мячик остался. Он упал на мостовую, подкатился к канализационной решетке и снова замер.
— Знаешь? — Теперь голос Лэндри звучал удивленно.
— Да. Пеория.
— Правильно. — Он нервно рассмеялся и откашлялся. — Я все забываю, что ты — это я.
Мне подобная роскошь была недоступна.
— Я как раз взялся за новую книгу, но работа застопорилась с самого начала. Я шесть раз переписывал первую главу, но получалась какая-то ерунда. А потом я пришел к интересному заключению: Пеория Смит тебя не любит.
Тут я все-таки развернулся:
— Что за чушь.
— Я был уверен, что ты не поверишь. Но это правда, и я это чувствовал с самого начала. Я не хочу затевать очередной семинар по писательскому мастерству, но скажу одно, Клайд: писать книги от первого лица — занятие увлекательное и хитроумное. Тут хитрость в том, что писатель не может знать больше, чем знает главный персонаж. Автор как бы сливается со своим героем, и обычно у автора нет секретов, о которых не знает герой. Но у меня был секрет. Представь, что твой Сансет-бульвар — это как бы райский сад…
— Что угодно, но только не райский сад, — вставил я.
— …и в нем притаился Змий, которого я увидел, а ты — нет. И имя ему — Пеория Смит.
Замороженный мир снаружи, который Лэндри назвал моим райским садом, продолжал тускнеть и сереть, хотя на небе не было ни облачка. «Красная дверь» — ночной клуб, предположительно принадлежавший Лаки Лючиано, — исчез. Пару секунд на том месте просто зияла дыра, а потом там возникло другое здание — ресторан под названием «Пети Дижоне» с огромным окном, заставленным папоротником. Я оглядел бульвар и заметил немало других изменений: на месте прежних построек бесшумно и быстро вставали новые. Я понимал, что это значит. Мое время уже истекало. И что самое страшное — это было необратимо. Когда Бог заходит к тебе в кабинет и заявляет, что Он подумал и решил, что твоя жизнь нравится Ему больше, чем Его собственная, —
— Я уничтожил все черновики романа, за который засел через два месяца после смерти жены, — продолжал Лэндри. — Мне их было не жалко. Все равно это был не роман, а какие-то мучительные потуги. В общем, я начал новую книгу и назвал ее… догадаешься, Клайд?
— Легко. — Я развернул кресло спиной к окну. Это простое движение далось мне с трудом и лишило последних сил, но у меня был хороший повод. Или «стимул», как наверняка сказал бы этот дегенеративный создатель. Сансет, конечно, не Елисейские поля и не Гайд-парк, но это мой мир. И мне не хотелось смотреть, как Лэндри уничтожает его и перестраивает по своему вкусу. — Ты назвал эту книгу «Последнее дело Амни».
Он даже слегка удивился:
— Надо же. Правильно.
Я небрежно взмахнул рукой. Это опять же далось мне с трудом, но я все же нашел в себе силы.
— Меня, знаешь ли, не зря признавали «лучшим сыщиком года» два года подряд. В тридцать четвертом и тридцать пятом.
Он улыбнулся.
— Да. Мне всегда нравилась эта фраза.
Меня буквально перекосило от ненависти к этому человеку. Будь у меня сейчас силы, я бы метнулся через стол и ничтоже сумняшеся придушил бы его на месте. И он это понял. Его улыбка тут же погасла.
— Забудь и думать об этом, Клайд. У тебя ничего не получится.
— Убирайся отсюда! — заорал я в истерике. — Отстань от меня! Уходи!
— Не могу. Не могу, даже если бы и хотел… а я не хочу. — В его взгляде странно смешались злость и мольба. — Попытайся понять меня, Клайд…
— А у меня есть выбор? Когда-нибудь был, вообще?
Он как будто меня и не слышал.
— Это мир, в котором я больше не буду стареть. Мир, где время остановилось за полтора года до Второй мировой, где газеты всегда стоят три цента, где я могу есть бифштексы и яйца, не заботясь об уровне холестерина в крови.
— Ни хрена не понимаю. О чем ты?
— Вот именно! Не понимаешь! — Он резко подался вперед. — В этом мире я, наконец, стану тем, кем всегда мечтал стать. Частным сыщиком. Буду гонять по ночному городу в быстрых спортивных автомобилях, отстреливаться от негодяев — зная, что я обязательно в них попаду, а они в меня нет, — и просыпаться наутро в постели с шикарной девицей под веселое пение птиц. И чтобы солнце светило в окно. Это чудесное калифорнийское солнце.
— У меня в спальне окна выходят на запад, — мрачно заметил я.
— Уже нет, — спокойно ответил он, и я почувствовал, как мои руки на подлокотниках кресла бессильно сжались в кулаки. — Ты понимаешь, как это прекрасно? Как совершенно? В этом мире люди не сходят с ума от унизительной глупой болезни под названием опоясывающий лишай. Здесь никто не седеет и не лысеет. Ты понимаешь?
Он посмотрел мне в глаза, и я понял, что у меня нет надежды спастись. Никакой надежды.
— В этом мире любимые сыновья не умирают от СПИДа, а любимые жены не кончают с собой, проглотив три упаковки снотворного. И потом, ты здесь чужой. И всегда был чужим. Ты, а не я, хотя тебе, может быть, все представляется наоборот. Это мой мир. Я его создал в воображении, и он существует только за счет моего труда и моего честолюбия. Я его отдал тебе на время… а теперь забираю назад, вот и все.