Край воронов, или Троянский цикл
Шрифт:
– А если я один отпрашиваюсь, и мне говорят, что отпускают – как думаешь, какую связь держит в голове преподаватель: отпускаю к врачу или с пары?
– Для тебя пока проблема не в походе к врачу, а в том, чтобы уйти с пары. Преподаватель тебе эту проблему решает. И для него фактом становится твой уход с занятий. Он уже не увидит, как ты в больницу ходил. Впоследствии он может просто сказать: «Этого студента я отпустил». Сразу понятно, что по уважительной причине. А ты держишь в голове свое направление и осознаешь, что отпустили тебя ради этого.
– А мне кажется, это неуважение к себе, когда акцентируешь фразу «отпустил с пары». Уже не учишь, а будто только и делаешь, что отпускаешь. Лучше подчеркнуть эту уважительную причину – «к врачу». А для тебя пока
– Даже и не знаю я. Здесь, наверное, человеческий фактор: кому как нравится. Я уже о другом думаю. Я у тебя ошибку нашел.
У Артема на лице изобразился сюрприз. В ответ он только развел руками.
– Мне кажется, что Октор не отпускал нас с пары! «Отпустить» – это уже совсем, а если на время, то нет необходимости упоминать об этом. Мы понимаем, что нас послали за делом – исполняем и возвращаемся.
Они спустились. Перед дверью Артем придержал Восторка:
– Ты быстро заходи и сразу на заднюю парту… А то все на тебя смотрят, а я впадаю в самообман, что хотя бы четверть из этих взглядов провожают меня…
12.
Они впервые – в 10 классе! – выбрались из школы в какое-то другое заведение; особо одаренные здесь хотели представиться друг перед другом, от этого казались окружающим странными, а между собой – чудными вдвойне. Большинство мальчишек выглядели великовозрастными, носили красные пиджаки или ходили в майках с открытыми плечами. На уроках с умным видом все как один решали трудные математические задачи, а на переменах либо непреступно прохаживались вдоль стен, либо ржали в сортире. Девочки были похожи нарисованными лицами на кукол, но отличались скверными кошачьими характерами: провоцировали всех вокруг, а потом выясняли отношения.
Три фурии и два циника сразу слиплись вместе как одна сатана. Рыжий розовощекий толстяк и плюгавенький серый малый имели слабость к одухотворенным девушкам с длинными косами, которые, конечно, есть везде, даже в исправительных школах. И этим тихоням начинали вдруг твердить о здоровой любви и непринужденном общении. По тону их речи оставалось не совсем понятным, что вышеозначенных юношей заботит. Если бы им было хотя бы около 17, намерения их отчасти прояснились, но в среднем пубертате дело выглядело совсем уж нечистым и темным. Девочки подозревали, что это клоунада, выдаваемая за правду и нужно отшучиваться, но почему-то всегда пугались и вступали в чрезмерную оборону, что приносило зачинщикам их сомнительное удовольствие. В средней школе Михеля Шорохова пытались дрессировать, но он ускользал из средств управляемости и восклицал восторженно-классическое «Я люблю ее». Что мог возразить учитель, если шедевр «Я вас любил» парень читал лучше всех и на уроки хаживал в белом костюме…
На трех пресловутых девиц из этой компании Восторк диву и злу давался. Это было редкое уродство, а Восторка нельзя было обвинить в предубежденности по поводу унаследованного внешнего вида людей. Просто никто из его знакомых не рождался с малиновыми волосами, а тут Анечка Хрусталева притащила свои снимки времен 8 класса, где она орет, брызгает слюной прямо в фотоаппарат да еще и трясет своим химическим пучком. В Лицей при Университете Анюта явилась с гладкой прилизанной нахлобучкой из белых (почему-то хочется добавить – слипнувшихся и попахивающих краской) волос… Однажды на 11 этаже Технического Университета в аудитории, забитой людьми, когда шестой час вечера позволял ей отражаться в незавешенном оконном стекле, устремленном в темное небо, она приставала к одному из тех, кто ходил в безрукавках. Что-то она из него вытрясала, зачем-то просилась на руки – в итоге они упали на скамейку, и так уже сломанную. Она оказалась сверху и орала откуда-то из-под крышки стола.
– Кто это? – подумал Восторк, решающий сложную пространственную задачу перед занятием. Нелегко было узнать в ней девочку с длинными русыми волосами, фото которой выпало из-под карикатур
Вторая особь расхаживала семенящими шагами в длинных юбках. Волосы опять же слипались стрижеными пучками, но были радикально черного цвета, а поскольку они блестели, то создавалось впечатление, что они истекают некачественными чернилами. Нос у нее был острый, а кожа так же блестела, как и волосы – разумеется, белоснежным кремом, но над ней явно хотелось позлорадствовать, поэтому само собой думалось, что это счастье у нее от пота. Третья подруга была менее уродлива, имела хотя бы спортивный вид, завязывала хвост из нормальных каштановых волос, но огромные свои глазищи обводила еще более заметными синими кругами.
Помимо будничных мелких хлопот у вышеописанной диаспоры лежало на сердцах большое горе. Числились в группе два мальчика, оба были заучками и выглядели при этом как божья кара. Отрастающие волосы цвета вороного крыла свободно шевелились вблизи таких мест на шее, которые не отказались бы уже целовать и взрослые женщины. Один из них имел облик смазливый – редкий по своей совершенной исполненности: круглые глаза разных цветов… не сказать – радуги, но поскольку это было врожденным свойством, гармония между радужными оболочками угадывалась. На фоне переливающейся зелени одного глаза второй заволакивался по центру вокруг зрачка дымчатой карей тенью, и этот резкий переход к потемнению глаз делал его взгляд проникновенным и глубоким. Черты лица его были плавные, сглаженные, преисполненные благородства, к ним очень шла улыбка, а он все время фонтанировал глазами позитивную эмоцию. Друг его цеплялся черными очами за предметы и сверлил людей. Обаятельным он вряд ли был, подобная внешность соответствовала образу война – азиата в детстве. Цвет лица имел преимущественно бледный и бледнел еще сильнее – и тогда легендарные фамильные брови и чересчур яркие губы проступали еще отчетливее, становясь чувственными, сексуально-притягательными точками. Оба товарища носили черные футболки с драконом и гремели связками цепочек на светлых джинсах, перетянутых у пояса жесткими солдатскими ремнями и неимоверно расширенных внизу. Разговаривали они только с нужными людьми в основном по делу, упивались своим достоинством и упорно продолжали забиваться в углы и аскетствовать, наводя при этом все более нарядные марафеты. Когда один вдруг навел белые перья в волосах, а другой – черные стрелки на глазах, толпа ахнула, и наиболее заинтересованные бросились на амбразуру.
– Восторк, а губы у тебя тоже накрашенные?
– Нет.
– Для чего тебе подводка глаз?
– Мне это идет.
Таков был первый заход. Он действительно находился на своем месте, в своей тарелке, и разговор свелся бы к восхвалению его личности, стоило бы ей согласиться. А Светлой Алексе очень хотелось раздавать ценные советы. Успехи Анны Хрусталевой с Троем можно было назвать промежуточными:
– Почему ты совсем не осветлил волосы?
– И ты бы меня спросила, зачем я это сделал?..
По крайней мере, этот занялся словесной эквилибристикой, не переставая улыбаться… На последующие попытки снять их с насиженных мест Трой продолжал переводить тему разговора бессмысленными многословными речами, ловко вписываясь в средневековые каноны галантности. Восторк же открыто хамил и злобствовал – раз за разом ничего нового в этом не было, ответные грубости он не трудился слышать и не вступал в продолжительные беседы. И хоть последнее слово оставалось за ними, все равно ситуация складывалась скучная и обидная. Их явно считали болтушками. Трой в этом смысле был интереснее: он отбивался ровным голосом, пока всех их уже не разводили обстоятельства. Пока Троя зажимали в углу, наседая на него втроем, Восторк вдруг самостоятельно подал повод для ссоры. Он появился из ниоткуда и… увел товарища из замкнутого девичьего круга. С легкостью, за руку и без всякого сопротивления. Алекса Светлая вдруг поняла, что не станет она хвататься за мужчину и перетягивать его, как канат. Хрусталева потеряла в Троя веру. Тата Гратова криками дала отмашку: