Край воронов, или Троянский цикл
Шрифт:
– Я не поняла? Он твоя собственность, эй?
… Старые джинсы. Старая отмершая шкура. Он явился сегодня, как детдомовец. Только в это заведение годны отцовские подарки двухлетней давности. Или на дачу. Вчера, как всякий ненормальный человек, он расхлебывал свою горькую чашу во дворе университетской новостройки, отданной под отдельное помещение Лицея. В одиннадцатом классе они внезапно переехали и расселись в стандартно обставленных школьных классах. Обедать ходили на больших переменах в университет ради кексов, коржиков и всего того, что еще просилось Трою в рот. От этой умиротворенности не осталось и следа, когда Восторк потонул в жидком цементе; отправив в небытие белые ботинки и нижнюю часть джинсов, он нешуточно взвыл и даже вылез, не затвердевши, при виде надвигающегося грузовика. Таким образом у здания
Старые джинсы. Воспоминания о минувшем дне. Помещение аудиторных занятий английской подгруппы продвинутого уровня. По две парты в ряд. Он сидит посреди кабинета, согбенный над желтой продолговатой книгой. Позади восседает Хрусталева и упорно тычет ему в спину циркулем. Самым беспощадным образом. Самым острым концом. Он точно знает, что проходит все, пройдет и это, нужно лишь потерпеть и не допускать в жизнь сентиментальных моветонов своей слабости. Терпеть? Он поднимает глаза на молоденькую учительницу – каких-то пять лет разницы, и он уже бережнее относится к женским ощущениям. «Жалко ее, – думает он, – совсем не обязательно вот так сразу понять, что твои слушатели заняты исключительно друг другом…» Потом он, не поворачивая головы, не производя суетливых истерических движений, забрасывает руку назад и ребром ладони отпускает затрещину куда попало. Воцаряется тишина, хотя и так было нешумно; теперь молчание приобретает характер сдерживаемых восклицаний. Анька немеет – видимо, осознает, что забыла, как великаны, не заметив, давят окружающих. Англичанка растерянно хлопает глазами, переводя взгляд с одного на другого, не зная, к кому обратиться. Маячат за приподнятой картонной обложкой огромные и с близкого расстояния расплывающиеся Троевы глаза; нет, не читает – ведь интересно! – и смотрит на Восторка, как в детстве, наивно и чуть таращится.
– Аня, если нужно, выйди и посмотри глаз, – озвучивает преподавательница, как ей кажется, конструктивное решение. А сама думает, в каких фразах будет доносить на круглого отличника.
– Я и так его прекрасно вижу, – кротко отвечает Хрусталева, и это будет единственная ее фраза и по поводу глаза, и о ситуации вообще. Классная дама не пыталась ее спросить о чем-то; как обычно, всем было понятно, отчего девочка половину пары втыкает иголки в чужую спину, а с какой стати распустил руки мальчик – действительно, странно.
– Мне кажется, она чего-то добивалась и получила то, чего и хотела, – формула успеха совсем в циничном стиле Михеля Шорохова.
– Конечно, они не будут беседовать с ней по сути, всем стыдно сказать: «Что же ты пристаешь к парню?» Если ты даже и не узнаешь о такой разборке, все равно окажешься сахарным в их разговоре, – говорил Трой. – Лучше они попросят ее не приводить отца, представят, что им самим так будет лучше…
– Я бы на твоем месте не боялся кулаков разных стариков… – сердито бросил Восторк.
– А я не испугался бы их и на твоем месте. Лучше пусть покрасят морду, чем отчислят. У нее дядя здесь работает.
– И она учится здесь как дочка начальника? А у меня отец – раздолбай, а матери вообще нет! Поэтому если кому-то что-то надо объяснить – это ко мне <…>
13.
Возле прилавков со времен пришествия нынешнего
– Здорово! – приветствовал Артем. – Я уже час жду. Ты похож на блеклую женщину.
Естественный Восторк, похожий без макияжа на стопроцентного мужчину, устало присел на краешек стула, выставив на стол толстенные манжеты черной потертой косухи.
– Смысл ждать человека раньше назначенного часа?
– А я дожидался этого часа. В страдание по тебе я не успел погрузиться – ты вовремя пришел. А если бы я любил тебя по-настоящему, то ждал бы несколько дней. Эх ты, злюка! Спорим, что ты-то трое суток меня вспоминал?
– Да, мне неприятности всегда не давали покоя… Ты понимаешь, ко мне скоро приедет Настя, а тут…
– Нет, стоп! Я первый записался, и ты должен был скорее ее визитом пожертвовать.
– Она не в том возрасте, чтобы ей отказывать. А пожертвовал я скорее собой: с самого утра под обоих прогибаюсь…
– В таких случаях всех посылать надо. Встаешь и уходишь в третье место исключительно сам с собой, – крикнул Дезар от бара.
– Куда еще идти? – возмутился Восторк. – Я спать хочу. Я вас прекрасно и сидя пошлю.
– Смотри-ка, гонит из родного дома без зазрения совести. Господин Мерков, не боишься больше, что тебя за непослушание отравой накормят?! – глумился Денис.
– Я не МЕрков, я ЧмейркОв, – мрачно возразил Немеркнущий. – Артем, а ты достоин самых щедрых посылов в самые сокровенные места… Ты еще и трепач.
– Хватит материться, учитель русского языка!
– Я тебе тут не учитель, – отвечал он и активно продолжал посылать.
– Перестань, говорят. А то напишу работу на тему: «Фаллические образы в речи Восторка Христофоровича» – и ты будешь еще долго оправдываться в своем онанизме.
Когда развлеченный ими Дезар с ухмылкой подал пресловутые пироги, оба позавтракали с неомраченными аппетитами.
– И вместо того, чтобы перебирать мои детские страхи, – говорил Восторк, отодвигая тарелки, – мог бы рассказать про свои взрослые ужасы!
– Знаешь, – ответил Артем примирительно, – если твои страхи изменились, то ты выиграл. Потому что я до сих пор боюсь снов, в которых изображаюсь я, потерявший рюкзак где-то в школе.
– А, я знаю такие сны: иногда еще голым оказываешься в общественном месте!
– Оказываюсь, – признался Артем, – но спрятать себя проще, чем найти сумку с книжками.
– Да, – произнес Восторк задумчиво, – мои страхи повзрослели по-настоящему. Теперь я боюсь… гомосексуалистов!
– Ой! – Артем даже откинулся на стуле и воздел руки. – Неужели тебя где-то угораздило их напугаться?
– Было у моего друга двое друзей…
– И тебя приглашали четвертым!
– Да уж, он всерьез думал, что можно с ними дружить. А я в конце концов одного из них ударил.
– Вот! Одно и то же! Я знал. Тебе впору себя самого бояться. А меня лупить не станешь?