Крепь
Шрифт:
У меня уже приказ имеется о назначении вас младшим штаб-офицером первого батальона девятнадцатого егерского полка. Это в шестом корпусе, в дивизии Лихачева. Впрочем, возможно я забегаю вперед. Я прежде формально должен вам предложить стать нашим агентом. Ежели вы не согласны принять наши условия, приказ силы не имеет, вы поступите под арест на время разбирательства жалобы пана Саковича и всех прочих обстоятельств, и что далее будет с вами, мне, признаюсь, уже не интересно.
– Лучше в полк. И я ведь уже имел честь… ежели я верно понял, я именно вашему ведомству служил в Варшаве. Только я даже не знаю, как оно именуется, впрочем, если я не должен знать… Но я, видимо, должен что-то подписать…
– Я и не сомневался, что вы согласитесь. А подписывать ничего не надо. Теперь вы агент Особенной канцелярии при военном министре.
– Только вы понимаете, что об этом никому говорить не следует,
Александр Леонтьевич жестом предложил Тарлецкому вернуться в кресло, давая понять, что разговор займет еще какое-то время. Тот только теперь заметил, что последние несколько минут стоит перед этим молодым статским вытянувшись во фронт и глупо сжимая в руке проклятую ассигнацию. Следовало отдать должное чиновнику Особенной канцелярии – он вовсе не придавал значения своему превосходству над собеседником, его больше занимало дело:
– Именно в девятнадцатый егерский вы направляетесь не случайно. Там в результате совершенно дикой, как и ваша с обезглавленным Зыбицким, истории, (случившейся аккурат в тот же день!), образовались две вакансии. Там один похотливый мерзавец ротный командир покусился на честь солдатской жены, надо полагать, молодой и красивой. Командир полка майор Эмбахтин, узнав о сем безобразии, лично пришел все это прекратить, а негодяя пристыдить. А тут на беду появился солдат, муж этой женщины, и не долго думая отомстил. Именно, что не долго думая, потому что выстрелил он не в насильника, а в Эмбахтина, которого первым увидел. Смертельно ранил. Потом воткнул штык в себя… История, конечно, мерзкая, и ее обстоятельства решено не разглашать. В сферу внимания особенной канцелярии она попала только потому, что кому-то в ней привиделся заговор литовских магнатов против российского командования только на том основании, что несчастный этот егерь – местный уроженец. Глупость, конечно, и фантасмагория. Однако, приглядите, на всякий случай – вдруг к этому на свое несчастье выжившему ревнивцу примчатся на помощь некие сподвижники. Да и вообще, прислушайтесь, что в полку говорят по поводу этого события. Но нас больше интересует господин, который назначен на место разжалованного ротного – капитан Княжнин. Прежде он служил в егерской роте лейб-гвардии Преображенского полка, потом при нашем австрийском посланнике, обеспечивал его безопасность. Отличный фехтовальщик, но не бретер. Хотя в каких-то историях с дуэлями был замешан, и в одном случае был выключен из службы тогдашним Государем Павлом Петровичем, а в другом, много позже, уже после Тильзитского мира, вообще уехал в Англию. По слухам, поступил там на военную службу и даже успел повоевать с французами в Португалии. Важно то, что между двумя этими событиями было и третье – в марте 1801 года, в ту самую ночь, когда апоплексическим ударом скончался Император Павел I, отставной капитан Княжнин был среди офицеров, оказавшихся в Михайловском замке, где все это произошло.
Майер посмотрел на Тарлецкого, как бы спрашивая, понимает ли тот, на что делается намек. И хоть Тарлецкий в ответ многозначительно опустил глаза, мол, все понимаю, и понимаю, что вслух об этом нельзя, Майер все же решил обрисовать его задачу достаточно недвусмысленно:
– Поскольку к тем событиям, воспоминания о которых нашему Государю столь неприятны, по некоторым свидетельствам имеет отношения Англия, а Англия как главный противник Наполеона очень заинтересована в том, чтобы война между нами и Наполеоном непременно началась… А господин Княжнин, живой свидетель события, которое может бросить на нашего Государя тень, несколько недель назад вдруг приезжает из Англии и просится вернуться в службу… То и возникает предположение – а не возложена ли на него английским кабинетом миссия, положим, оказать на нашего Государя какое-то давление угрозой раскрытия каких-то фактов, чтобы война наша
Наполеон, Англия, Государь – от этих слов, произнесенных чуть ли не в одном ряду с его фамилией, сдувшийся было Тарлецкий вновь начал наполняться ощущением собственной значимости. Заметив это, Майер поспешил опустить его с заоблачных сфер:
– Возможно, да и скорее всего, сие тоже фантасмагория. Старый русский офицер в грозный для Отчизны час просто счел своим долгом встать под ружье. Я думаю, истинную причину вы скоро поймете. Служить будете в одном батальоне, вы старше чином, присмотритесь к нему, обратите внимание – с кем помимо офицеров полка встречается, одним словом, составите свое мнение и отпишете нам. Можно не встречаться, письмо на мое имя оставите дежурному генералу. Самое главное – службу не забывайте. Вот, собственно, и все, отправляйтесь в полк. И не кручиньтесь о карьере, Дмитрий Сигизмундович, можно с честью послужить Отчизне и в армейском полку. Наш прежний начальник тоже, кстати, переведен егерской бригадой командовать. Не сомневаюсь, что он и на этом посту себя проявит. Что ж, не смею задерживать. Как вы поняли, сотрудников у нас немного, а дел все больше.
Разговор закончился рукопожатием, означавшим, видимо, что высказанные и невысказанные обиды забыты и следует заняться общим делом.
Тарлецкий вышел на улицу немного не в себе. Он пока не понимал, стоит ли ему благодарить Бога, за то, что все так обошлось, или действительно можно поставить крест на собственной карьере. Дел, действительно, было много: пока его еще знали как офицера, близкого к генерал-интенданту, следовало быстро сшить у лучшего портного егерский мундир.
Глава 9
Первые потери в Девятнадцатом егерском
– Каким же недалеким должен быть помещик, который отдает в солдаты такой самородок, верно, отец Василий? – сказал полковому священнику капитан Княжнин. Только накануне он принял под начало третью роту первого батальона, но уже успел получить среди солдат прозвище Генерал. Княжнин действительно выглядел даже представительнее, чем их измученный болезнями дивизионный генерал Лихачев: гордая осанка, мужественное смуглое скуластое лицо, волевой подбородок, бакенбарды, посеребренные сединой, да и возраст под пятьдесят. Словно с портрета в галерее военных героев. Тем более удивительным выглядел на этом человеке обычный обер-офицерский мундир, пусть и из дорогого тонкого английского сукна.
Столь же удивительным был новый полковой иконостас, который капитан рассматривал уже несколько минут. Основным фоном служил нехитрый геометрический узор, который можно было видеть на праздничной одежде у здешних жителей. Эти ромбики и крестики причудливо сочетались с библейскими виноградными гроздьями, колючей терновой лозой, дубовыми листьями, и, что больше всего поразило старого капитана, почти органично в эту композицию, мастерски вырезанную из еще не потемневшего дерева, вписывались военные атрибуты: ружейные стволы с грозными штыками, барабаны, палочки которых составляли крестики, сабли с темляками, гренадки с язычками пламени, как на киверах егерей, наконец, патронная сумка с отчетливо читающимися цифрами «19» – номером полка. Действительно, такой иконостас был совершенно уникальной полковой принадлежностью. Мастер, придумавший и создавший все это, скромно стоял в сторонке, стряхивая фуражной шапкой стружки со своего мундира. Это был егерь из роты капитана Княжнина, худощавый остроносый парень лет двадцати с торчащими, словно шишки, обветренными скулами и подбородком.
– Господь наделяет даром многих, – ответил капитану священник. – Наделяет щедро, не делая различия, кому он достанется – помещичьему или мужицкому сыну. Только раскрыть свой дар помещичьему сыну проще, ему при первых признаках склонности к чему-то изящному даются и учитель, и клавесин, и акварель… А сколько божьих искр, брошенных среди простых людей, так и не разгорелось. Ежели бы я случайно не заинтересовался необычным образком, который этот егерь носит вместе с нательным крестом, глядишь, и эта искра угасла бы, разве что стал бы после двух-трех ранений полковым ложенным мастером.
– Думаю, не случайно вы его заметили, батюшка, а Божьим промыслом. По которому его пан в нем ничего не разглядел и отдал в солдаты. Стало быть, здесь, в полку ему что-то предначертано, – Княжнин, улыбнувшись, многозначительно поднял вверх палец, а затем продолжил более серьезно: – С таким глазомером егерь и стрелять должен отменно. Я, собственно, за ним к вам пришел, хочу небольшой турнир в роте устроить – определить самых метких егерей в застрельщики. Прежний-то ротный кого в стрелки, кого в третью шеренгу случайно определял, разве что по росту. Поручик Коняев, как вы знаете, другим был озабочен…