Крепость не сдается
Шрифт:
Расположение приисков Михаил знал хорошо. В детстве вместе с друзьями бывал почти на каждом прииске и рабочем поселке. Расклеивая листовки, Михаил неожиданно столкнулся с двумя подвыпившими местными милиционерами. Одного из них, Салина, Михаил помнил с детских лет. Салин пристал к Кормильцеву:
— Чего ходишь здесь?
За пазухой были листовки. Улучив момент, Кормильцев сшиб с ног обоих и скрылся. Вечером Михаил рассказал об этой встрече Демидову:
— Салина я знаю. Осенью 1916 года он кузнеца
Но Демидов сурово отчитал юношу:
— Действовать надо осторожно, обдумывать каждый свой шаг при выполнении задания.
Вот уже третий день ремонтировал Михаил сарай во дворе комендатуры. Наступали сумерки. А за пазухой у Михаила — последняя листовка. Миша пролез в щель сарая, очутился возле забора, быстро приклеил листовку. Незаметно вернулся и продолжал отесывать балку. Из раскрытых окон кабинета коменданта доносились голоса. Комендант что-то сказал. Судя по сиплому басу, ему ответил Бычков, помощник коменданта.
— Спокойно, говоришь? — вдруг закричал комендант. — А это что? Покажи-ка ему, Рогожин, эту бумагу! Совсем ведь еще свежая, клей даже не просох.
На крыльцо вышли Бычков и Рогожин. Помощник коменданта позвал Кормильцева:
— Иди-ка сюда, парень. Не видел, кто проходил здесь только что?
— Он, — мотнул головой на Рогожина Михаил.
— Знаю, — поморщился Бычков, — а еще кто?
— Не знаю, не видел, — пожал плечами Михаил.
— Ну и дурак, — отвернулся помощник коменданта.
Оба белогвардейца ушли. Миша собрал инструмент в ящичек и занес, как это он делал и раньше, в сарай. Отряхнув с пиджака и брюк маленькие щепочки, вышел со двора комендатуры. Бычков и Рогожин были уже далеко, и Кормильцев, не оглядываясь, скрылся в проулке.
Фельдфебель Долгодворов резко распахнул дверь, прошел, пьяно покачиваясь, к столу.
— Вот что, Екимов, — сурово глянул он на Василия Яковлевича, — явишься к двум часам дня к его благородию господину Норенбергу.
— Зачем?
— Они мне не докладывают.
Сам посмотрел кругом, увидел жену Екимова — Прасковью — и подумал, что у нее, наверное, припасена бутылочка горькой настойки.
— Вот что, — сдвинул брови Долгодворов, — вы как насчет самогонки, а?
— Не занимаемся, — коротко ответила Прасковья.
Долгодворов хмыкнул, побарабанил пальцами по столу.
— Ну, ну, — повернулся к Екимову, — понял меня? Ровно к двум. Опоздаешь — пороть буду, ясно?
Не дождавшись ответа, Долгодворов вышел из землянки.
Жена бросилась к Василию Яковлевичу.
— Зачем это, Васенька? — тревожно спросила она. — Неужто пронюхали?
— Не должны, — помолчав, сказал он. — Не стал бы Норенберг посылать за мной Долгодворова, сам бы нагрянул.
Екимов терялся
Не торопясь, шел он от поселка через жиденькую березовую рощицу. Времени впереди много. Надо сообщить своим, что вызвал Норенберг. Начал моросить мелкий дождь. В кустах послышался приглушенный голос совы.
«Странно, почему это она днем кричит?» — глянул туда Екимов и рассмеялся: возле дерева стоял Максим Филиппович Семенов.
— Долгонько ты идешь к Норенбергу, — сказал он, подходя. — Я изрядно успел промокнуть.
— Откуда ты знаешь, что он меня вызвал?
— Начальник милиции урядник Топилин сказал об этом телефонистке Анне Царевой. Говорит, Норенберг решил, что ты имеешь какое-то отношение к операции по уничтожению угля на станции Потанино.
Екимов задумался.
— Слушай-ка, Максим Филиппович, почему Топилин рассказывал все это телефонистке? Не кроется ли здесь подвох?
— Я раздумывал об этом. Говорил кое с кем из старичков, что знали семью Топилиных. Упорно стоят на том, что два его брата служат в Красной Армии. Но старший брат — в уездной жандармерии. Он и помог уряднику получить должность начальника милиции.
Максим скрылся в кустах. Екимов пошел дальше. Теперь он знал, зачем его вызывает Норенберг. Но волновал один вопрос: какую связь нашел Норенберг между потанинской операцией и им? Что натолкнуло поручика вызвать в контрразведку именно его, Екимова?
Войдя в кабинет Норенберга, Василий Яковлевич невольно вздрогнул — на диване, рассматривая журнал, сидел урядник Топилин.
— А-а, Екимов, — весело кивнул Норенберг, — проходите, садитесь, не стесняйтесь.
Екимов молча сел.
— Ровно в два явились, похвальная точность.
— С детства приучен матерью к точности и строгому выполнению приказов старших, — серьезно произнес Екимов.
— Заметно, заметно. Вы, кажется, служили на флоте?
— Так точно.
— И я в свое время служил в Кронштадте.
— О! Кронштадтские моряки — гордость Балтийского флота.
— Ну, не так громко, — откинулся в кресле Норенберг. — Матрос матросу рознь. Одни верой и правдой служат Отечеству, другие выдумывают разную блажь, вроде большевистских лозунгов. Что ж, коллега, давайте беседовать по душам, как моряк с моряком. Только откровенно. Я навел о вас справки, узнал, что приехали вы на копи по ранению. Думаю, что такой человек нам очень будет полезен. На всех копях происходят массовые диверсионные акты, распространяются большевистские листовки. Не сможете ли сказать, кто этим занимается?