Крепость в Лихолесье

Ангина

— Ну, ну, говори, не тушуйся, — Саруман устало улыбнулся. — Что у тебя за беда стряслась?

— Да не у меня…

— У твоего друга, надо полагать?

Сотник бросился головой в омут:

— Слушай, я тут… э-э… давеча потолковал со старухой Норвет, она шлет тебе сердечный поклон. Дело-то, собственно, вот в чем: натоптыши её, вишь ты, в последнее время насмерть замучили, так она наказывала мне спросить у тебя какое-нибудь снадобье…

Саруман вздохнул.

— И это всё? Ладно, Бальдор. — Он вновь сел, взял в руки лютню, нежно, словно ребенка, умостил её на коленях и принялся задумчиво перебирать струны. — Можешь передать госпоже Норвет, что вечерком я зайду в «Улитку». Пусть она оставит для меня пару бутылочек смородиновой наливки, ведь за время моего отсутствия в её волшебном погребке как раз поспела новая партия, я, гм… прямо-таки читаю это на твоем лице. И, кстати,

будь осторожен, когда станешь спускаться по лестнице — некоторые утверждают (я слышал это собственными ушами), будто лестница Ортханка бесконечна и ведет прямиком в Удун… Ну, будь здоров, дружище, еще увидимся с тобой вечерком.

Аудиенция, по-видимому, была закончена. Саруман по-прежнему наилюбезнейшим образом улыбался, но дверь за спиной сотника бесшумно распахнулась, ясно давая понять, что в его обществе больше нет ни малейшей нужды. Сдержанно кивнув волшебнику на прощание, Бальдор повернулся на пятках — как-то неловко, всем корпусом — и слегка неуклюже, деревянной поступью удалился.

11. Обида

— Лес заканчивается. Завтра мы выйдем на опушку, — небрежно обронил Гэндальф как-то под вечер очередного бесконечно долгого летнего дня, и при словах «завтра» и «заканчивается» Гэджу отчего-то стало не по себе…

За эти несколько дней он привык к Фангорну, к его мирному спокойствию, уютной тишине и неожиданным, но, в общем, безобидным причудам, и осознание того, что это лесное путешествие вот-вот подойдет к концу, отозвалось в груди орка странным пронзительным холодком. То ли страх неизвестности был тому виной, то ли, напротив — предчувствие новых впечатлений и открытий, куда более интересных, нежели однообразно-скучные лесные будни, то ли ощущение приближающейся свободы… Впрочем, мысль об открывающихся ему за границей леса широчайших <i>возможностях</i>, которая представлялась орку невероятно смелой и отчаянной еще несколько дней назад, теперь отчего-то не казалась ему такой уж дерзкой и заманчивой. Леший его знает, каковы они, эти роханские степи, что за порядки там царят, и что за люди и звери населяют эту обширную пустынную область. Впрочем, сказал себе Гэдж, посмотрим — никто же не заставляет меня сбегать из-под опеки Гэндальфа вот прямо в первый же день после того, как мы выйдем из леса, улизнуть-то можно в любой момент, сначала нужно как следует присмотреться…

А вот воин Анориэль, мысленно добавил он с досадой, наверно, не стал бы мучительно раздумывать и колебаться на пустом месте, а сразу безоглядно и решительно перешел к действию! Воин Анориэль, надо признать, вообще не очень-то любил мучительно раздумывать над чем бы то ни было.

Меж тем день — последний день под пологом Фангорна — медленно, но неумолимо подходил к концу. Покончив с ужином, волшебник, против обыкновения, не взялся за свои любезные сердцу поделки, а, покрутившись на краю неглубокой лощинки, избранной сегодня в качестве места для привала, исчез где-то в лесу — как всегда без предупреждения и ничего не объясняя. Наверно, вновь отправился беседовать с неторопливым древесным лесовиком, решил Гэдж, и разговор этот, как обычно, грозил растянуться по меньшей мере на пару часов. Орк надергал мха на дне лощины, расстелил на нем походное одеяло и некоторое время сидел возле костра, лениво вороша прутиком прогоревшую золу, потом, умиротворенный царящей вокруг вдохновляющей тишиной, достал из-за пазухи свою рукопись, думая, пока совсем не стемнело, устроить Анориэлю парочку приключений. Но работа как-то не шла; Гэдж рассеянно вертел в руке перо, окутанный меркнущими сумерками, задумчиво покусывая солоноватые, пропитавшиеся потом и едкой дорожной пылью губы. В голове его по-прежнему вился рой одних и тех же беспокойных мыслей… Что ждет его завтра — там, за границами леса, в жарких и безграничных роханских полях? Каков он, этот неведомый Истемнет, эта открытая всем взорам бесконечная травянистая равнина, эти степные сёла и веси — такие же суетливые, шумные и утомительно-людные, как пропахший сеном, навозом и лошадьми запыленный Эдорас? Или наоборот — тихие и ленивые, с безлюдными, поросшими бурьяном задворками и раскаленными степным солнцем широкими улицами? Что за люди там живут, каков их уклад жизни, повседневный быт, традиции и обычаи? Как они вообще относятся к незнакомцам… к случайным прохожим, к бродягам, к чужакам… к оркам?

Гэдж вздохнул. Может быть, стоило бы все-таки вернуться в Изенгард? Явиться, например, в гости к Бальдору и полюбоваться коллекцией оружия, которую доблестный сотник собирал с незапамятных времен, благоговейно размещая добытые трофеи на стене

в гостиной. Или заглянуть в кузницу, посмотреть, как ловко и умело мастер Айвори выковывает из безликого металлического прута ажурную завитушку для украшения камина; или натаскать воды на кухню для госпожи Норвет и получить за это ломоть пирога или пару медных грошей. Можно было разобрать книги в библиотеке, или наконец-то выучить анатомический атлас в громоздком трактате «О медицине», или, в конце концов, накостылять по шее этому придурку Луту, семнадцатилетнему сыну медника, который пренебрежительно называл Сарумана «коновалом» и «старым мясником», а Гэджа — «домашней зверушкой» и «вонючей пещерной крысой»; беда в том, что у Лута были единомышленники из числа его дружков, и все — или, по крайней мере, большинство — увы, старше и сильнее Гэджа, а в одиночку хитрый подмастерье практически никогда не высовывал носа из отцовской лудильни. Можно было наловить в Изене рыбы или наколоть дров для госпожи Зарны, вдовы каменотеса Берда, который пару лет назад погиб, придавленный упавшей каменной балкой… Можно было то и можно было это, но Гэдж прекрасно знал главное — никому он там, в Изенгарде, в общем-то, не нужен, и никто даже не вспомнит о его существовании, пока не вернется из Гондора Саруман, а этого вряд ли следовало ждать раньше середины следующего месяца…

Он вздрогнул — что-то больно кольнуло его в ладонь, какая-то вонзившаяся в руку колкая хвоинка — и… проснулся. Он, оказывается, задремал, сидя на одеяле возле костра и по-прежнему сжимая в руке чернильницу и растрепанное, с обкусанным кончиком гусиное перо. Вот болван… Гэдж поежился и потянулся, разминая затекшие плечи. Пока он спал, сумерки сгустились окончательно, в лесу стало темно и прохладно, костер, оставленный без присмотра, едва тлел в кругу неровных блеклых камней…

Но что-то было не так.

Гэдж вдруг понял, что чего-то не хватает… чего-то очень важного и значительного, чего-то, что непременно сейчас должно находиться здесь, рядом с ним, но вот почему-то никак не находилось…

Внезапно он понял. Рукописи. Его рукописи, которые лежали у него на коленях — перед тем, как он, дурак, так беспечно и незаметно для себя самого провалился в сон… Ведь лежали же, правда? А теперь — не лежат. Их не было. Они исчезли — все, до последнего клочка бумаги! Все его сказки, записки, бесконечные приключения бравого воина Анориэля… Бесследно испарились в одночасье, как будто их никогда и не существовало.

Холодея, орк торопливо сунул руку за пазуху — пусто! Ничего нет ни в карманах, ни в котомке, ни под одеялом… Гэджу стало не по себе, по спине его пробежала дрожь, в животе сделалось как-то знобко, мерзко и пусто, будто кто-то стальным крючком выдернул из Гэджа желудок…

Да где же они, эти злосчастные рукописи? Что за… дурацкая необъяснимая пропажа? Что это вообще за наваждение, леший возьми?! Очередные несусветные проделки окаянного Фангорна?

— Что-то потерял, дружище?

Гэдж поднял глаза. И только сейчас заметил Гэндальфа, сидевшего в полумраке по другую сторону костра. Значит, волшебник вернулся, пока орк спал… подошел из леса так тихо и аккуратно, что не шелохнулся ни один лист… подкрался осторожно и неприметно, как настоящий супостат, как хитрый и опытный вражий тать…

Гэдж сразу все понял.

Голос Гэндальфа был спокоен и невозмутим. Но, разглаживая на коленях измятую пачку желтоватых бумажных листов, волшебник, глядя на орка, едва заметно усмехался — той самой, чуть насмешливой, благодушной, покровительственно-снисходительной улыбочкой человека, с которой смотрят на деревенского дурачка… и которую Гэдж всегда до боли в сердце страшился увидеть.

— Довольно занятные записки, ничего не скажешь, — волшебник беспечно посмеивался, видимо, не замечая в потемках, с каким ужасом, весь дрожа, Гэдж на него смотрит. — Неужели ты сам всё это, гм… сочинил, Гэдж?

Орк не ответил — не мог ответить. Он просто потерял дар речи… Дыхание у него перехватило, в горле накрепко застрял ком, его трясло, словно в лихорадке, но от чего — от смятения, возмущения, стыда? — он и сам не знал.

— Ты-ы… т-ты всё это п-прочитал? — через силу, спотыкаясь на каждом слове, прохрипел он наконец. — Ты… п-прочитал?

— Ну, не всё, конечно — так, кое-какие отрывки. Пожалуй, всё это довольно забавно… я и не подозревал, что на досуге ты грешишь сочинительством, друг мой… Особенно мне понравилась сказочка про Чудовище и Прекрасную Деву. — В серых глазах волшебника вновь поблескивали едва заметные насмешливые огоньки. — Очень своеобразное у неё завершение, я бы сказал… Кому бы могло прийти в голову, что Чудовище-то вовсе не заколдовано, а?