Крепость в Лихолесье

Ангина

— П-п… приветствую! — слегка запинаясь, проговорил Гэдж. Запоздало вспомнив о приличиях, он торопливо поставил котелок с водой на землю и, прижав руку к груди, учтиво поклонился Хозяину леса.

— Грруум, гр-р-ру-у-ум, — вновь раскатисто прогудел Фангорн: словно кто-то прокатил туда-сюда большой арбуз по рифленой крыше. — Кху-у-ум, да, странные дела творятся… Вот ты, значит, какой… орк. Хм-м… Саруман-то мне про тебя ничего не сказывал, хотя я порой видывал вас из леса на склонах горы… и всё-то мечталось мне разглядеть поближе, что за игрушку старик себе заимел, да всё как-то не доводилось, хм, хм-м… кхы-ым. А вот сейчас, значит, и довелось, гр-ру-ум… ху-у-ум… А Саруман мне ничего про

тебя не сказывал… не сказывал, не-ет, хм-м-м… В прежние времена он, бывало, частенько хаживал ко мне потолковать о том о сем, рассказать, что в мире творится, да и самому кое-что послушать, а теперь — ни-ни! — его в лес и калачом не заманишь, совсем, видать, позабыл старика Фангорна, хм, хм-м, хм-м-м… да, такие дела. Хм-м-м… хым-м… кхы-ы-ым…

Он еще долго вздыхал и гудел под нос, глядя на орка отрешенно и рассеянно, покачивая головой — все медленнее и медленнее, пока не замер в совершенной неподвижности, как то и подобает чинному вековому древу; лишь его длинные, похожие на сучки пальцы беспрерывно шевелились, сплетаясь и расплетаясь самым немыслимым образом, находясь в беспрерывном движении — видимо, решил Гэдж, это помогало лесовику думать. Орк молчал, понимая, что о нем все давно позабыли, и Гэндальф молчал тоже — ждал продолжения? — и Гэдж уже решил, что этим дело и закончится, но тут Фангорн наконец очнулся от раздумий и вновь заговорил с магом на странном певучем языке, состоящем, казалось, из одних гласных. Гэдж, который знал немного по-рохански и по-эльфийски, как ни прислушивался, так и не смог разобрать ни единого слова… да, собственно говоря, не очень-то этого и желал.

Он вернулся к костру, вскипятил воду и заварил в кружке сушеные листья малины, а Фангорн и Гэндальф все о чем-то говорили и говорили, толковали и толковали, Фангорн что-то неторопливо дудел и дудел волшебнику; плавная их беседа лилась и лилась, струилась и струилась, гладкая, неспешная и неиссякаемая, как Андуин; Гэдж с трудом стряхивал с себя наползающую дремоту. Вода в котелке остыла; орк подогрел её один раз, потом — другой, затем еще и еще… Подбросил хвороста в костер, вытряхнул песок из сапог, просушил обмотки, смазал мазью синяк на колене, нашел костяной гребень и расчесал им колтун в волосах, безжалостно выдирая с корнем жесткие неподдающиеся пряди… Вновь подогрел воду…

Долгий летний день подходил к концу. Полуденная жара отступила и сменилась живительной вечерней прохладой, и под деревьями уже натекла мутная сумеречная тень, когда замшелый лесовик счел нужным наконец закруглить свой изрядно затянувшийся монолог и, раскланявшись с Гэндальфом, исчез в лесной чаще. Волшебник, утирая рукавом потное лицо, молча подошел к костру, бросил посох, в изнеможении повалился на траву и взял из рук орка протянутую ему деревянную кружку.

— Ну и? О чем он тебе говорил? — спросил Гэдж. Не то чтобы ему в самом деле хотелось это знать, просто он надеялся хоть как-то сбросить овладевшее им невыносимое сонное оцепенение.

Гэндальф, держа кружку обеими руками, жадно глотал терпкий и ароматный малиновый отвар.

— Фангорн-то? О многом, Гэдж… Он, бедняга, изрядно спешил, знал, что мне сейчас недосуг. Когда-нибудь я приду сюда снова, и уж тогда мы с ним всласть потолкуем… А это что такое? — вдруг спросил он, наткнувшись взглядом на клочок бумаги, застрявший в траве. Орк оглянулся — и похолодел: наверно, это была страница его злосчастного опуса, выпавшая из пачки в тот момент, когда его, Гэджа, застигло врасплох появление Фангорна. А он, болван, этого даже и не заметил!

— Это… мое, — прохрипел он, поспешно протягивая руку к своему сокровищу — и радуясь тому, что к этому моменту сумерки уже сгустились достаточно плотно: под взглядом Гэндальфа

у него почему-то начали гореть уши. — Так значит, Фангорн — самый настоящий энт, правда? — быстро спросил он, отчаянно стремясь перевести разговор на другую, более безопасную стезю. — Я раньше думал, что «пастыри деревьев» существуют только в сказках.

Волшебник пожал плечами.

— Что ж, дружище, в каждой сказке есть только доля сказки.

Гэдж хмыкнул.

— А Фангорн такой… не очень-то торопливый. Недаром в Рохане про тугодумов говорят «мозги деревянные, как у энта».

Гэндальф долил себе в чашку остатки кипятка из котелка. Рассеянным жестом отогнал комара, в охотничьем возбуждении нарезающего круги над головой волшебника.

— Ты когда-нибудь видел, чтобы дерево торопилось, эм? — спокойно спросил он. — «Древесный» век куда длиннее человеческого, так что отсчет времени у энтов свой, и «торопиться» им, в общем-то, особо и некуда. Хотя, знаешь ли, это действительно достаточно трудное и долгое дело — суметь выслушать энта до конца.

— Я заметил, — с усмешкой сказал Гэдж. — А эти… «хьорны» какое отношение имеют к энтам? Ты говорил, они — переродившиеся…

Волшебник вздохнул.

— Так и есть. Для энта нет существа страшнее, чем двуногая тварь с топором или огнивом в руках, поэтому они… не слишком любят людей. А у некоторых энтов эта нелюбовь и вовсе перерастает в неудержимую ненависть, в особенности у тех, кому довелось самому несправедливо пострадать от людских рук. Такие энты становятся злобными, угрюмыми и замкнутыми, и готовы растерзать в клочья любого, кто, как им кажется, пытается вторгнуться в их исконную вотчину и нанести им какой-то вред… Вот как тебя, например.

— Ну… понятно, — пробормотал Гэдж.

Волшебник выплеснул остатки чая с лохмотьями разварившихся малиновых листьев в траву.

— К счастью для тебя, старик Фангорн не позволил им этого сделать — с моей помощью, разумеется. Но ему все труднее держать этих лесных злыдней в узде, и возросшая в последнее время воинственность хьорнов его сильно беспокоит. Я вот даже думаю, не связано ли это с… — Он замолчал на полуслове и, приглаживая растрепанную бороду, рассеянно уставился в костер — и Гэдж понял, что дальнейший разговор можно не продолжать, Гэндальф вновь с головой ушел в собственные, малопонятные стороннему человеку размышления, и выныривать из них обратно в докучный мир как будто не собирался… Ну да, сейчас он, как всегда, достанет кисет и неизменную вересковую трубку — и, окутанный клубами вонючего дыма, будет сидеть долго и неподвижно, как статуя, отсутствующим взглядом смотреть прямо перед собой и время от времени что-то невнятно бормотать под нос…

Темнота быстро сгущалась, и о дальнейшем продолжении пути сегодня уже не могло быть и речи. Стрекот кузнечиков в траве сменился тихим пиликаньем сверчков, Гэдж растянулся на траве и заложил руки за голову, глядя в темное, наливающееся ночной темнотой небо. Интересно, что сейчас поделывает Саруман — там, в далеком Гондоре? Да и получил ли он послание, отправленное Бальдором из Изенгарда — или еще нет?.. Гэдж повернулся на бок и подтянул колени к животу, устраиваясь поудобнее — и тут же что-то сильно и больно кольнуло его в бедро. Зашипев сквозь зубы, орк сунул руку в карман и нащупал предмет, вдруг напомнивший ему о себе: это был тот самый маленький неказистый обломок амулета, который несколько дней назад Гэдж отыскал в шкатулочке в Заклинательном чертоге. Орк немного удивился своей находке: он, собственно, никак не ожидал обнаружить этот крохотный, уже основательно подзабытый им кусочек металла у себя в загашнике.