Крепость
Шрифт:
Машинное отделение корабля не очень-то отличается от машинного отделения подлодки. Тетрадь 24 с рабочего стола
Охотно поговорил бы с мотористами, но здесь, в кормовой части стоит слишком сильный шум. Механик, унтер-офицер, стоит перед своими манометрами и шкалами. Моторист проверяет цилиндров и охлаждающей жидкости, а также давление масла.
Помочившись в гальюне, спешу в другие помещения, но мне вдруг становится тяжело в узком подпалубном пространстве, и я вновь выбираюсь наверх.
Открывшийся вид не внушает оптимизма. Погода ухудшилась.
На палубе царит гробовое молчание. Шеф едва удерживает бинокль перед глазами.
Через четверть часа все внезапно стихает. Типичная погода для Атлантики! Море, однако, еще волнуется. Тысячи небольших борозд и морщин бороздят его лик. Это придает морю какой-то постаревший и потрепанный вид. Свет луны настолько ярок, словно хочет высветить все загогулины и завитки морской поверхности.
Не могу сидеть на месте: иду на корму и присаживаюсь на глубинную бомбу. Двигатели ровно стучат, двигая вперед наш корабль. Они работают слажено и полновесно, и судно оттого не такое валкое, как обычный тральщик. Шумит насос и гонит воду с легким шелестом.
Другие корабли держаться постоянно на траверзе позади нас. Из среднего строя, с одного из кораблей поступает светограмма. Меня трогает этот вид передачи: мы осуществляем связь не через уши, а читаем, как глухие. Хотел бы я иметь больше опыта в чтении таких светограмм. Я просто не успеваю понять то, что так быстро передают световыми сигналами.
Наш матрос-сигнальщик с помощью створчатого щитка передает на суда, следующие за нами, светограмму, которую диктует шеф. Из-за сильного ветра, дующего с бакборта, не могу четко разобрать, о чем идет речь.
Несколько позже забираюсь к сигнальщику. Здесь хороший обзор и я вижу весь корабль от носа до кормы. Ветер теперь, словно стена, на которую мы то и дело натыкаемся. Обычное соединение неба и моря — ясное для легких, темное для тяжелых элементов двух стихий — словно вывернулось наизнанку: море посветлело, а небо стало тяжелой, угрюмой, мрачной массой.
Корабль останавливается. Ожидаю какого-либо колыхания судна, но без движения корабль лежит на воде, словно на свинцовой подушке. Не чувствуется ни малейшего колебания воды. Мертвая зыбь. Все выглядит так, словно мы внезапно очутились в повозке на широких колесах на автобане. Никакого шума вообще. Несмотря на лунный свет, различаю вдали темные смутные очертания других кораблей.
С кормы доносится шум двигателей: Может, с кораблем что-то случилось? Если подойдут томми, придется его спасать. У тральщиков почти нет возможности сбежать от огня противника.
Спасать? Вот этими жалкими писюльками — пулеметами? А у судна, вооруженного артиллерией, наверное, огневая мощь побольше, но недостаточна, если подойдут к нему несколько торпедных катеров врага и при свете осветительных ракет нанесут свой удар по корпусу.
Вот доносится звучное гудение. Самолеты? Гул налетает на нас, держится несколько мгновений и вновь удаляется. Держу
А это что? Издалека слышно гудение. Неужели катера? Мы обнаружены? Нас готовятся остановить? Ни зги не видно: на небе опять плотная облачность, море — чернильно-черное. Горизонт совершенно неразличим.
Стоим, соблюдая полную тишину. Это обычный в таких условиях трюк: Полная тишина, двигатели заглушены, ничем не выдаем своего присутствия.
И вновь странное гудение и рев. Никаких сомнений: это завели двигатели другие, тоже остановившиеся корабли. Так как они ничего не слышат, то начинают спешить. Старая детская игра в казаки-разбойники! На U-96 мы тоже пытались разыскать противника темной ночью. «Чад из труб корабля можно уловить за милю, — говорил Старик, стоя на мостике, — когда ветер в нашу сторону». Конвой, должно быть, был тогда довольно близко. После похода, 2-ой вахтофицер получил за свой чуткий нос, прозвище «нюхач».
Вдруг наш корабль освещается желтым светом: далеко позади нас висит в небе осветительная ракета и распадается на сотни алмазных звездочек. Затем она по нисходящей опускается вниз. Удивительно долго в небе сохраняются искры ее вспышки.
— Если они думают о Дьепе, то несколько опоздали, — лаконично произносит Шеф.
Полдюжины прожекторов, рыскающих по небу у нас за кормой, собирают свои лучи в одну точку и медленно ведут ее сначала влево, затем вправо. Этот пучок света пресекается с отраженным морем светом луны, вновь появившейся на небе: светло-голубой ливер и толстая, желтая извивающаяся змея.
И опять наш корабль залит потоком света.
Еще одна проклятая ракета! Мы такую иллюминацию не заказывали.
— Две, три, четыре елочки! — считает стоящий рядом сигнальщик. В свете ракеты ясно различаем дугу берега. Другие корабли стоят пугающе отчетливо на яркой, зеркальной глади моря.
— Опять как на парад собрались! — произносит кто-то неподалеку. — Если начнутся танцы, придется туго.
Какая-то искусственность ощущается в неподвижности моря — оно словно вырезано из фольги. Хотя море ярко освещено, небо по сторонам светового пятна остается темным — неземное освещение. Хочется броситься на палубу и закрыться руками от слепящего сета. Стоим в середине светового пятна, как на ярко освещенной сцене. Сейчас начнут палить в нас.
Слышен тяжелый рев, становящийся все громче, затем стихает, почти исчезает и нарастает вновь. Теперь звук напоминает грозовые раскаты. Это не катера: гудение и шум доносятся сверху. Наверное, летят армады бомбардировщиков, которые кажутся все ближе и ближе, но их никак не разглядеть.
— Наших опять не видать! — доносится шепот.
— Заткни пасть! — раздается хриплый рык.
Хотя с неба и льется свет, могу разглядеть лишь тени других кораблей, как далекие рифы: без отражения, хотя море зеркально чистое. В заоблачном реве ухо вдруг улавливает глухой колеблющийся бас, словно из огромной трубы.