Крепость
Шрифт:
Вдруг вблизи взревел двигатель, да так сильно, что приходится прервать разговор. Мой собеседник резким взмахом рубит воздух и замолкает. Этот жест красноречиво выражает его бессилие и разочарование. Затем, закрыв уши ладонями, кивком головы и передернув плечом, показывает, что должен идти.
Снаружи все мрачно и на меня наводит ужас вид развалин. В сумерках они выглядят призрачно. Становится ужасно от мысли, что каждую ночь здесь, возможно, кого-то убивают.
А небо, кажется, улыбается. Под таким небом купаться бы в стремнине, медленно гребя сильными взмахами — мечты, мечты.
Развалины будто сделаны из
В темноте толпятся группки солдат. Перед дверью с красным фонарем они образовали настоящую очередь. Подойдя ближе, вижу, что ошибся — это санчасть.
Повезло, что не надо искать ночлег: на вилле роты пропаганды у меня есть собственная комната. О водителе тоже побеспокоились.
Когда, на следующее утро, захожу в канцелярию и обращаюсь к писарю-ефрейтору, тот взволнованно говорит: «Вам телефонограмма, господин лейтенант!». Что-то отстучав пару раз, вытаскивает из аппарата бумажную ленту и протягивает мне.
«Лейтенанту Буххайму немедленно погрузиться на торпедный катер» — читаю и тихо, про себя, говорю: «Великолепно! Из огня да в полымя!»
— А где другие? — спрашиваю ефрейтора.
— Они еще спят, господин лейтенант! Они летали с нашими самолетами. Жалко, что вас не было, господин лейтенант.»
— Я тоже был занят, но в другом месте.
— Должен ли я подтвердить получение вами телефонограммы, господин лейтенант? — вновь обращается ефрейтор.
— Безусловно!
Приказ, который держу в руке, подписан Бисмарком. Чем руководствовался этот ослиный хвост, посылая его мне? Захотел отправить меня в рай? Надо сматывать отсюда удочки, пока сюда еще кто-нибудь из роты не явился.
— Немедленно еду на базу катеров! — равнодушно говорю и думаю: «Храни Бог этого писаришку за его нетребовательность. Пока сюда явится вся банда, он, скорее всего, забудет эту телефонограмму».
Теперь-то точно известно: Бисмарк хочет меня поджарить. Он хитер, так как прекрасно знает, что в бою против флота у катеров нет никаких шансов. Вот козел! К вашему сожалению, лейтенант Буххайм для вас сейчас недосягаем. Он находится — согласно вашего приказа — на линии фронта. Faire semblant! На этот раз Я определяю маршрут. Теперь мне ясно, что Бисмарку, как пить дать, уже известно об аресте Симоны.
Впервые в жизни пытаюсь увильнуть от исполнения приказа. Нахожу себе оправдание: я же не самоубийца! А как бы все выглядело по Бисмарку: красивая похоронка с моим именем: «В героическом сражении с флотом врага пал смертью героя …» — и далее в том же духе: сопутствующий идиотский шум и несколько новых положительных моментов для него лично.
Конечно, я мог бы тоже выступить со всей своей энергией и этому клоуну, командиру наших пропагандистов здесь, показать, что моя командировка из Берлина предписывает мне явиться в Брест, как конечный пункт моей поездки, и внушить ему, что я приписан к флотилии подлодок. Можно было бы ввести в игру Деница. Но это неправильный ход.
Просто надо смотаться отсюда и уладить дело. Если доберусь до Бреста, мне придется рассказать Старику всякую всячину: описывая последние события и новости: тьфу, тьфу, тьфу — ЕСЛИ доберусь! Надо думать только условными предложениями!
МНЕ не грозит обвинение в дезертирстве из части, так как я теперь сам себе часть, подразделение из одного человека с шофером в придачу — настоящая редкость для Великого германского Вермахта!
Водитель занят тем, что опять вытягивает из ячеек маскировочной сети увядшие ветки кустарника. В парке у виллы он нарезал больших свежих пальмовых метелок, а потому ими и маскирует машину, словно мы похоронная команда.
Когда интересуюсь, не привлечет ли такая маскировка к нам больше внимания, он лишь зло смотрит в ответ. Продолжая, как ни в чем не бывало разговор, говорю, что это здорово смахивает на катафалк, и тут, не выдержав, он с силой швыряет все эти метелки пальм в придорожную канаву.
— Сматываемся. Быстро! — приказываю ему, — маскироваться будем по дороге.
Водитель удивленно взирает на мою сумку и рабочие инструменты у меня в руках, не понимая, чего от него хотят.
— Баки полные? — спрашиваю спешно.
— Так точно, Господин лейтенант!
— Ну, тогда.… Рвем когти! Надеюсь, вы позавтракали?
Водителю надо лишь уложить свои вещи. При этом он двигается гораздо быстрее обычного. Меня осеняет: он думает, что мы возвращаемся в Париж!
Дорога бежит вниз, и горизонт вдруг расширяется: мы вблизи устья Сены, но не имею представления, где можно переправиться через нее. Плоские столешницы лугов украшены кусками стволов деревьев. Должно быть, вырубили целые леса, чтобы превратить зеленые луговины в препятствия для десантников. Дорога летит бетонной лентой вперед, мимо открытого абриса берега. Здесь те же меловые скалы, как и на побережье, только эти размыты не приливами, а речной водой. А может, здесь тоже работает прилив?
Сквозь зелень кустов по обеим сторонам дороги светятся холодными серыми и охристыми тонами эти скалы. Они то возникают, то вновь исчезают впереди. Кажется, что они находятся в постоянном движении. Небо перед нами окрашено до половины красновато-серым цветом.
Когда останавливаемся перед шлагбаумом, перекрывшим дорогу, водитель глушит мотор и становятся слышны далекие выстрелы. Пока ехали мы их не слышали из-за шума мотора: Были наполовину глухи. «Неужели томми наступают и при этой погоде?» — обращаюсь к часовому. «Это корабельная артиллерия» — звучит короткий ответ.
«Корабельная артиллерия? Да этот парень просто свихнулся! — говорит водитель, когда мы снова продолжаем путь, — Наши корыта сюда никак из Норвегии не дохромают».
Судя по всему, для водителя имеется только артиллерия НАШИХ кораблей.
Сквозь строй кустарника блестит вода Сены. Теперь, даже сквозь гул мотора, ясно различаю звуки канонады: Мы приближаемся к полю боя.
Снова часовой. Интересуемся мостом у Танкарвилля. «Он взорван, господин лейтенант!», следует ответ. Полагаю, нам не надо будет ехать обратно до Руана, с тем, чтобы переправиться на другой берег! В следующий миг узнаю, что есть паром, но он часто простаивает из-за штурмовиков противника. «Больше сказать ничего не могу, господин лейтенант!» — заканчивает речь часовой. На прощание он советует нам быть очень, очень осторожными. Лучше всего ехать ночами. От тех, кто пытался проехать днем, остались лишь воспоминания. Все это не очень бодрит нас.