Крещение огнем
Шрифт:
Теперь оставалось только ждать, когда головные части дивизии покинут исходные рубежи и двинутся в атаку. Длинный Эл и подполковник Диксон сидели на командном пункте дивизии в фургоне отдела планирования и в который раз проигрывали ход завтрашнего сражения. Диксон предпочитал бросить основные силы через Мамуликский перевал. Такое решение имело одно важное преимущество — этот, на первый взгляд, самый маловероятный вариант открывал кратчайший путь в Монтеррей. А поскольку холмы по обе стороны от перевала так или иначе необходимо очистить, то штурмовать его все равно придется. Диксон утверждал, что у дивизии более чем достаточно огневой мощи, чтобы подавить сопротивление
Этот план вовсе не значил, что Скотт был жесток или кровожаден по натуре. Просто он считал, и заявил об этом Длинному Элу и всем, кто хотел знать его мнение, что крайне важно с самого начала дать противнику почувствовать всю силу американского оружия, урон, который оно способно нанести, и решимость американцев пустить это оружие в ход. В бою на ограниченной территории, за который ратовал подполковник, всю мощь дивизии можно сосредоточить в одном месте. И потери, которые понесут защитники перевала, тоже сыграют не последнюю роль. К тому же, выбив противника с самых хорошо защищенных и самых неприступных позиций, дивизия недвусмысленно даст понять командованию мексиканской армии: как бы хорошо ни были укреплены ее позиции, отстоять их не удастся. В Национальном учебном центре Форт-Ирвина метод лобовой атаки часто использовался бригадой, исполняющей роль "противника", чтобы поколебать уверенность частей, проходивших там обучение. И Диксон, которому однажды довелось отражать одну из таких атак, отлично понимал их психологическую силу.
Однако Длинный Эл был любителем маневра и предпочитал одерживать победу, используя гусеницы танков, а не их орудия. Ему хотелось атаковать к югу от Сьерра-Пикачос, где открытая местность давала моторизованным частям больший простор для маневрирования. Мексиканцы, у которых моторизованные войска всегда были слабым местом, а современного бронебойного оружия нет и в помине, будут быстро смяты танковой атакой.
Пристрастия Длинного Эла совпадали с приказом Министерства сухопутных сил, призывавшим, по мере возможности, избегать крупных столкновений, влекущих за собой большие потери и затяжные бои. Этот приказ и ограничения, наложенные на авиацию, согласно которым, дальность ее действия не должна превышать пятидесяти километров от передовой, несказанно возмущали Скотта: можно подумать, что они должны бить врага, но не слишком усердствовать із этом. Длинный Эл тоже считал, что смешно вводить такие ограничения, когда дело доходит до настоящих боевых действий, нр у него не было выбора — только подчиняться приказу.
Теперь, когда время дискуссий истекло, и успех или неудача завтрашнего боя зависели от капитанов и лейтенантов, Длинный Эл и Диксон невольно сравнивіали свою операцию с кампанией 1846 года. Больше всего их донимало огромное количество руководителей, которые, находясь вне театра боевых действий, активно вмешивались в ход операций. Если бы Тэйлор, возглавлявший кампанию 1846 года, был вынужден подчиняться всем приказам нынешнего президента и его окружения, 16-я бронетанковая дивизия готовилась бьГ сейчас захватить Канзас-Сити, а не Монтеррей.
Когда после неожиданного марша объявили, что через десять минут начнется наступление, второй лейтенант Нэнси Козак не ощутила особого волнения. Отчасти это объяснялось тяжелым переходом, когда 2-й батальон 13-го пехотного полка за одну ночь должен был переместиться из Вальесипьо, где стоял дивизионный резерв, на свое нынешнее место, позади Третьей бригады. Сюда батальон прибыл, когда солнце только-только поднялось над горизонтом. Вопреки ожиданиям командира, его часть не бросили в битву, разворачивающуюся вокруг Нуэво-Репуэб- ло, а снова оставили в резерве. Пока батальон находился в пути, ситуация резко изменилась. Командир Третьей бригады, который к моменту прибытия в его расположение 2-го батальона 13- го пехотного полка рассчитывал завершить стремительный прорыв, неожиданно встретил ожесточенное сопротивление мексиканцев, и это спутало все карты.
На летучке, созванной капитаном Уиттвортом после возвращения с КП батальона, Нэнси Козак узнала, что
Лейтенант Козак решила, что это не так уж плохо. Она чувствовала: дела у нее во взводе обстоят не лучшим образом. И хотя она Затруднялась точно сказать, что тут не так, ей не нравилось, как ведут себя ее люди в последние дни. Сама она морально была готова к бою, но не могла бы поручиться за готовность своих подчиненных, и особенно — взводного сержанта Риверы. С тех пор, как они вошли в Мексику, ее подчинённых будто подменили.
Коща накануне она поделилась своими наблюдениями со штаб- сержантом, он, проявив в разговоре с ней редкую откровенность, сказал, что людям не терпится заняться чем-нибудь стоящим, они застоялись и рвутся в бой. Перспектива получить ранение или даже погибнуть никого не пугала. Конечно, хотелось бы вернуться домой, в Штаты, живыми и здоровыми, но пройти всю кампанию, терпеть лишения и невзгоды, не говоря уже о разлуке с семьей, и не иметь возможности кого-нибудь прикончить — это же просто ни в какие ворота не лезет.
Для Нэнси его слова явились полным откровением. И уж совсем потрясло ее открытие, что она сама испытывает те же чувства. Она убеждала себя, что это — не компьютерная игра, что когда она в следующий раз наведет прицел "Брэдли" на цель, это будет реальная цель — машина, в которой сидят живые люди. И все равно мысль о будущем сражении, в котором она, наконец, докажет себе и всему миру, на что способна, притягивала ее, как магнит. То, что ради удовлетворения ее амбиций кому-то придется погибнуть, казалось мелочью, не имеющей отношения к делу.
Еще труднее было понять странное поведение Риверы. Капитан Уиттворт предупреждал ее о том, что с некоторыми солдатами латиноамериканского происхождения могут возникнуть проблемы. Но Козак и подумать не могла, что взводный сержант, ее главная опора, может раскиснуть. С каждым днем это становилось все более явным. Куда девался расторопный, требовательный служака, которого она знала по Форт-Худу? Со времени пограничного инцидента 7 сентября Ривера замкнулся в себе. Продолжая выполнять свои обязанности, он делал это равнодушно, почти машинально. Постепенно солдаты, привыкшие, что Ривера распекает их за малейшую провинность, стали судачить, что с сержантом творится что-то неладное, притом делали это довольно громко, так, что слышала даже Козак.
Нэнси понимала, что необходимо что-то предпринять, причем незамедлительно, но не знала, с какой стороны подступиться. Когда однажды она попробовала сказать Ривере, что он переменился, сержант накинулся на нее и потребовал перечислить по пальцам, что именно он делает не так. Растерявшись, она не смогла назвать ничего конкретного, и тогда Ривера заявил: если он ее не устраивает, пусть уволит и найдет себе более подходящего взводного сержанта. Отчаявшись добиться чего-нибудь от
Риверы, Козак рассказала об этом разговоре старшине роты и поделилась с ним своими опасениями, но ощутимой помощи не получила. Пожав плечами, старшина посоветовал ей не беспокоиться. На войне и не такое бывает. Как только начнутся настоящие бои, старина Ривера мигом воспрянет, и все встанет на свои места. Хотя слова старшины ее не очень-то успокоили, лейтенант Козак оставила эту тему. Может, он и прав. В конце концов, он, старшина, — ветеран. Кому, как не ему, знать, как оно бывает на войне.