Крест и корона
Шрифт:
— Мы не знаем здешнего настоятеля, не знаем, можно ли ему доверять, — остерегла я его.
Брат Эдмунд закрыл глаза и прислушался к песнопению, доносившемуся из глубин монастыря.
— Разве это не прекрасно, сестра Джоанна? — вопросил он. — Вы не чувствуете себя так, будто мы пришли домой?
— Я рада снова слышать службу, — осторожно ответила я.
Что-то в этом изящном, полуразрушенном монастыре настораживало меня.
— Я бы хотел исповедоваться, пока мы здесь, — сказал мой спутник, заглядывая внутрь. — Я давно не исповедовался, а грехи мои велики.
— Вы наверняка
Он уперся рукой в стену монастыря, словно ища опоры.
— Я должен кое в чем вам признаться, сестра Джоанна.
— Я слушаю.
Он отвернулся к двери и сказал:
— Я возжелал вас прошлой ночью. За всю свою жизнь я ни разу не был с женщиной, но вчера в той комнате испытал сильное искушение. Я должен сказать об этом, прежде чем мы войдем внутрь. — (Я посмотрела сбоку на его худое чувственное лицо.) — Поэтому я и ушел из комнаты и был так холоден с вами сегодня утром, — запинаясь, проговорил он. — Понимаю, это несправедливо. Вы не сделали ничего плохого. Я очень слабый человек — мы с вами оба знаем это. И все же ваши благочестие и вера в меня поддерживали меня в последние недели. И клянусь вам жизнью, что никогда не обману вашего доверия.
Я потеряла дар речи. Казалось, он ждет от меня каких-то слов, но мне нечего было ему сказать.
Внутри песнопения вечерни достигли крещендо: «Воспоем же хвалу Господу Богу нашему…»
Брат Эдмунд повернулся ко мне, в глазах его светились гордость и грусть.
— Ну, теперь войдем внутрь, сестра? — спросил он.
— Да, брат.
Мы двинулись на звук пения бенедиктинцев. Прошли через обрушившуюся часть монастыря в заднюю, оставшуюся целой. Здешняя церковь была большой и старой. Колонны и скамьи напоминали те, что мы видели в других святилищах. Апсида возвышалась под заостренной аркой, поражающей витражами исключительной красоты. На многочисленных лицах, запечатленных в стекле, плясали огоньки свечей.
Мы с братом Эдмундом, стоя в задней части церкви, почтительно ждали окончания вечерни.
Наконец нас увидел настоятель, сошел с апсиды и двинулся к нам по нефу.
Брат Эдмунд не шелохнулся. Не отошел в сторону. Но мне стало страшно. Что подумает настоятель о человеке с тонзурой, одетом в мирское и сопровождаемом женщиной?
Настоятель, высокий человек лет сорока с поразительно зелеными глазами и высокими скулами, остановился в нескольких футах перед нами, экзальтированно воздел руки и воскликнул:
— Вы пришли! Слава Господу, вы пришли.
Брат Эдмунд вздрогнул от недоумения.
— Вы нас знаете? — спросил он настоятеля.
— Мы все знаем вас, мы видим вас каждый день, — ответил тот.
Я пододвинулась поближе к брату Эдмунду. Все здесь было не так.
— Настоятель, мы никогда в жизни не были в этом монастыре, — мрачно проговорил брат Эдмунд.
— Меня зовут Роджер Фрэмптон, и я приветствую вас в этот вечер в том месте, где вас ждали, — с улыбкой сказал настоятель.
Он повернулся и поманил нас за собой к апсиде церкви. Там было около двадцати монахов, рассевшихся по своим огороженным скамьям. Увидев нас, они начали радостно улыбаться, словно мы были вернувшиеся наконец блудные дети. Это напугало меня еще больше. Я старалась держаться
Настоятель Роджер поманил нас с братом Эдмундом к древнему витражу, располагавшемуся вдали слева. На нем были изображены две строгие фигуры, стоящие бок о бок: мужчина — светловолосый, с отчетливо видимой тонзурой, и женщина — ниже ростом, с длинными черными волосами. У их ног светилась золотая корона.
Мы с братом Эдмундом недоуменно переглянулись. Наше появление в монастыре Мальмсбери было предсказано давным-давно и увековечено в этом великолепном стекле.
— Тогда вы должны знать, зачем мы здесь, — сумела выдавить я.
Настоятель кивнул:
— Вы здесь, чтобы служить ему. — Он поднял обе руки в сторону самой большой фигуры на центральной панели витража.
Мужчина, облаченный в золотистые доспехи, на широких плечах — красная накидка, в одной руке — меч, в другой — щит. Длинные, соломенного цвета волосы ниспадают на плечи. Лицо молодое, поразительно красивое, но какое-то слишком уж суровое. Мужчина стоял, слегка подняв одну ногу, словно собирался сойти с витража в церковь.
— Король Этельстан, — выдохнула я.
— Этельстан Великолепный, первый король Англии и благодетель нашего монастыря. — Голос настоятеля громко прозвенел в церкви, монахи ответили ему лихорадочными шепотками. — Сильный и бесстрашный, но в то же время мудрый и справедливый во всех своих действиях. Человек величайшей чистоты.
— Его усыпальница находится здесь, в монастыре? — спросил брат Эдмунд.
Настоятель кивнул:
— Я отведу вас к нему.
Он зажег свечу и повел нас вниз по винтовой каменной лестнице в боковой части церкви. Лестница выходила в зал, и мы прошли по нему к тяжелой закругленной арке. Я подумала, что мы, вероятно, находимся сейчас под алтарем церкви.
Когда мы оказались в простом каменном помещении, настоятель зажег свечи. Он подвел нас к массивной, высеченной из камня фигуре Этельстана. Надгробье было величественным, но в то же время строгим и без излишеств: на нем был изображен король в простой короне и длинных одеяниях, лежавший на прямоугольной плите лицом вверх. У меня возникло ощущение, что я оказалась в самом сердце сгинувшего саксонского королевства.
Настоятель встал на колени перед усыпальницей, а мы заняли места по обе стороны от него. Пол истерся от смиренных коленопреклонений множества людей, приходивших сюда. В углу гробницы было высечено: «Этельстан, родился в 895, умер в 939 году от Рождества Христова».
Наш провожатый процитировал:
— «Известный во всем мире святой король Этельстан, поклонение коему распространяется все шире и чьи достоинства побеждают повсюду, кого Господь поставил вождем сил земных и королем Англии, подкрепив сие основанием трона».
Что-то шевельнулось в воздухе, и я бросила взгляд через плечо. Мне показалось, что в усыпальницу вошел человек. Но я никого не видела. Правое колено у меня пульсировало болью после неудачного падения на лужайке. Я молилась, чтобы моя кровь не пролилась на пол.