Крест и стрела
Шрифт:
Он остановился — национал-социалисты зааплодировали. Переждав, Баумер с воодушевлением сказал:
— Сегодня мы будем чествовать героический немецкий дух. Всем нам известно о блестящих подвигах наших солдат. Мы аплодируем им. Но иногда мы забываем о подвигах в тылу. Мы думаем о наших лишениях, о карточках, о длинном рабочем дне, забывая, что это не только лишения, но и великолепная гарантия победы. Без нас немецкие армии не могли бы сражаться в глубине России. Без того бесконечного потока боеприпасов, которые производим мы, немецкий солдат сражался бы не под Сталинградом и Каиром, а под Дрезденом, Берлином и Штеттином. Но позвольте вас заверить: если мы порой забываем о тыле, то фюрер никогда не забывает. И сегодня фюрер хочет почтить наградой
По кузнечному цеху пронесся недоуменный шепот. Те, кто знал Вилли, обернулись в его сторону, те, кто его не знал, с любопытством оглядывались вокруг. Но Вилли словно застыл возле парового молота, неподвижный, как чудовище, которым он управлял. Молчание затянулось и становилось неловким.
— Веглер! — снова сказал Баумер в микрофон. «Быть может, кто-то что-то напутал и этого человека здесь нет?» — подумал он.
Вилли не двинулся с места. Слова Баумера звучали в его ушах, а в мозгу метался тревожный вопрос: «Меня? Он вызывает меня?»
К нему быстро подошел Гартвиг.
— Веглер, — тревожно прошептал он. — Ты что, не слышишь? Ступай наверх.
Под общий смех Вилли бросился к лестнице, ведущей на галерейку. Баумер, довольный и слегка растроганный, следил за ним глазами. Очевидно, он скромен, этот человек: он не мог поверить, что именно ему выпала такая честь.
Небольшая группа улыбающихся чиновников расступилась, пропуская Вилли, который торопливо взобрался на галерею. Он остановился перед Баумером, глядя на него с высоты своего роста. Рядом с красивым стройным арбейтсфронтфюрером Вилли выглядел типичным заводским рабочим. В замасленной спецовке, с обнаженными мускулистыми руками, опущенными вдоль тела, он казался Баумеру живым воплощением завода — безыменной массы людей и машин. Баумер был в восторге от того, что их выбор пал именно на этого человека.
— Веглер, — произнес он мягко и торжественно, но не забывая говорить в микрофон. — Мне выпала честь выразить вам уважение фюрера, а в вашем лице — и всем мужчинам и женщинам, работающим на нашем заводе.
Гартвиг зааплодировал, к нему присоединились и остальные. Баумер выждал, пока не воцарилась тишина.
— Вас отметили, Вилли Веглер, как образцового рабочего этого огромного танкового арсенала. — Баумер перевел взгляд на рабочих внизу. — Позвольте мне рассказать вам немного об этом человеке, Веглере, который так скромно стоит рядом со мной. Веглеру сорок два года. Юношей он сражался в прошлой войне. Потом долгие годы спокойно и скромно трудился и воспитал прекрасного сына. Этот сын двадцати лет погиб в Норвегии за фюрера и отечество. А через несколько месяцев жена Веглера, его любимая подруга, с которой он прожил более двух десятков лет, погибла в Дюссельдорфе во время бомбежки. Я рассказываю вам обо всем этом потому, что даже те, кто близко знает Веглера, вероятно, не догадываются о том, какие испытания выпали на долю этого человека. Но Веглер не из тех, кто любит жаловаться. Он не нытик. Если он ожесточился, то знает, против кого — против врагов нашей родины. К такому заключению пришел Веглер. Он решил это про себя, молча. Ни слез, ни громких слов — просто молчаливая решимость.
Баумер на мгновенье остановился. Веглер с безучастным видом смотрел на железный решетчатый пол галереи. Это слегка удивило Баумера. Он ожидал хоть какого-то отклика на свои прочувствованные слова.
— Соратники-рабочие! — продолжал он, повысив голос. — Вот это и есть немецкий национальный характер. Это не политическая закалка. Вилли Веглер еще не вступил в национал-социалистскую партию. Он переносит испытания так мужественно потому, что его сердце — чисто немецкое сердце, а его кровь — чисто немецкая кровь. И родина ему дороже всего на свете. — Баумер незаметно начал впадать в пафос. — И поэтому сегодня мы чествуем этого человека.
Баумер быстро обернулся. Один из эсэсовцев, шагнув вперед, протянул ему маленькую плоскую коробочку.
— Вилли Веглер, мне выпала честь вручить вам от имени фюрера крест «За военные заслуги». Это символ благодарности фронта тылу. Ведь это вы обеспечиваете нашим войскам победу.
Баумер приколол крест на грудь Вилли; внизу в цехе громко зааплодировали. Один из техников быстро переключил микрофон, и стены кузнечного цеха внезапно задрожали от громовых аплодисментов, доносившихся через репродуктор из других корпусов.
Баумер смотрел на Веглера, скрывая за улыбкой неясную тревогу. Он уже начинал опасаться, что этот Веглер просто болван. Даже сейчас на лице его не было и признаков взволнованности. Любой человек на его месте улыбался бы или прослезился, если он сентиментален, и вообще выразил бы хоть какие-нибудь чувства. А этот стоит, как статуя или как глухонемой, который не понимает, что происходит вокруг. Неужели у него одни мускулы и никаких мозгов, у этого молчаливого человека, которого они избрали в герои? Скверно, если он окажется круглым идиотом и не сможет завтра обратиться с речью к рабочим.
Аплодисменты стихли. Баумер медленно повернулся к Вилли, строго глядя ему в лицо, и негромко произнес:
— Вы не хотите что-нибудь сказать нам, Веглер?
В наступившей тишине Вилли молча открывал и закрывал коробочку, где лежал крест. Он был слишком ошеломлен и не мог собраться с мыслями.
— Ну? — сказал Баумер с беспокойным смешком. Он был положительно смущен. — Вы так потрясены этой честью, что не можете произнести ни слова?
Вилли, не отрывая глаз от пола, открыл рот, как рыба, вынутая из воды, потом закрыл его и открыл снова.
— Прошу вас… я бы… позвольте мне…
— Ну, ну? — подбодрил его Баумер. — Говорите же.
— Позвольте вернуться к молоту… Я бы хотел… пожалуйста…
Наступило неловкое молчание. Потом Баумер, глубоко взволнованный этим ответом, который он понял по-своему, подскочил к микрофону и схватил его обеими руками.
— Вы слышали? «Позвольте мне вернуться к молоту!» У этого трудового героя одна только просьба: пустите меня строить танки — я хочу снабжать оружием своих кровных братьев на фронте! — В голосе Баумера звенело ликование. — Его устами говорит единство немецкого народа, друзья мои! Одни из нас состоят в партии, другие нет, но все мы национал-социалисты. И если наши враги все еще не понимают нашего единства, мы сумеем нм растолковать. Они убедятся в этом на горе себе.
Гартвиг внизу начал было аплодировать, но Баумер, увлекшись, уже не мог остановиться. Патриотизм Веглера начисто опроверг его сомнения в искренней лояльности среднего немецкого рабочего. Он был опьянен этим проявлением патриотических чувств.
— Я должен еще кое-что сказать вам о нашем единстве, друзья мои. Знаете, что говорили наши враги, когда началась война? Они говорили: немецкие рабочие ненавидят национал-социалистскую партию, они откажутся воевать. Заводы будут выведены из строя саботажем. А что говорили мы? Мы говорили, что национал-социалистская партия завоевала доверие немецких рабочих. Мы говорили, что после тысяча девятьсот тридцать третьего года был создан новый немецкий народ. Что у нас нет классов и мы все братья, но братья по крови. И что же? — с ликующей гордостью спросил он. — Кто был прав, враги или мы? Ответьте же мне.