Крестоносцы. Полная история
Шрифт:
Балдуин II взошел на трон в возрасте почти 60 лет. Гийом Тирский, который в силу возраста лично с королем не встречался, слыхал, что он был «красивой наружности, высокого роста, приятного лица… носил бороду, спускавшуюся на грудь, но жидкую; цвет лица [у него] был светлый и розовый, насколько то бывает в его лета… он отлично знал военное дело, во всех делах отличался предусмотрительностью; в предприятиях был счастлив» {86} [312] . Предусмотрительность и удачливость нового короля подвергнутся суровым испытаниям почти сразу — как только он попытается укрепить власть франков на территории между Антиохией и Алеппо, там, где победа Иль-Гази на Кровавом поле так круто изменила баланс сил [313] .
312
William of Tyre, том I, с. 522.
313
О судьбоносности этого периода см. Morton, Nicholas, The Field of Blood: The Battle for Aleppo and the Remaking of the Medieval Middle East (New York, 2018),
Поражение на Кровавом поле не просто сокрушило военную мощь Антиохии и повлекло за собой серьезные перестановки среди князей Латинского Востока. Оно нанесло жестокий удар по успокоительной самонадеянности, укоренившейся среди франков со времен их долгого похода из Константинополя к стенам Иерусалима. И если в годы Первого крестового похода и сразу после него любую победу трактовали как знак благосклонности Господа к латинянам и их деяниям, то теперь в письмах, которые крестоносцы слали друзьям и близким на противоположный берег Средиземного моря, сквозила неуверенность в себе. Они вдруг стали задумываться о своей нравственности. Что прогневало Господа — чревоугодие, пьянство, безудержный блуд или пристрастие поселенцев к буйному разгулу в борделях? Трудно было сказать. Вармунд де Пикиньи, избранный патриархом Иерусалимским после вступления Балдуина II на трон, вскоре после битвы на Кровавом поле отправил послание своему галисийскому коллеге, Диего Жельмирезу, архиепископу Сантьяго-де-Компостела. Каноник Гроба Господня, которого Вармунд называет просто «Р», ехал с дипломатической миссией в Испанию, а патриарх стремился поощрять культуру взаимной молитвы между двумя величайшими святынями западного христианского мира. А еще он хотел отвести душу. Посетовав на чуму, засуху, саранчу и «бесчисленных кузнечиков», которые на корню губят посевы, Вармунд принялся жаловаться дальше:
…мы окружены сарацинами со всех сторон. Вавилон [т. е. Багдад] с востока. Аскалон с запада. [Тир] на побережье. Дамаск с севера… Ежедневно в наши земли вторгаются, каждый день нас уводят в плен или убивают. Нас обезглавливают, а тела наши бросают птицам и диким зверям. Нас продают, как овец. Что тут еще сказать? [314]
Но дальше выясняется, что патриарху было что сказать. Несмотря на то что и он, и Герард, приор Гроба Господня, который также подписал письмо, утверждали, что готовы умереть, защищая Иерусалим и Гроб Господень, они все же считали, что было бы гораздо лучше, если бы народ Галисии «желал войти в воинство Христово и поспешить нам на помощь. Если вы сами не в состоянии прийти, пошлите тех, кого сможете… С Божьей помощью мы сбросим оковы греха с каждого, кто придет нам на помощь, если только он готов искупить свою вину» [315] . Подчеркивая традиционный расчет, лежавший в основе движения крестоносцев, — военная служба в обмен на отпущение грехов, патриарх игнорировал тот факт, что папа своим указом недвусмысленно потребовал от христиан Испании оставаться там, а не ехать на Восток сражаться в Крестовых походах. И все-таки в последующие десятилетия высокопоставленные крестоносцы еще не раз будут слать подобные письма на Запад. Не только процветание, но и само существование Утремера зависело от того, до какой степени далекие союзники были готовы к таким просьбам прислушиваться.
314
В переводе на англ.: Barber & Bate, Letters from the East, с. 42–4.
315
Там же.
В 1122 году, на радость Балдуину и его соратникам, Иль-Гази хватил удар. Старый вояка, садист и пропойца, он укрепил оборону Алеппо, а в процессе прочно обосновался на посту правителя города. Вспыхивающие бунты он жестоко гасил (бунтовщиков ослепляли и увечили, вырезали им языки и выжигали глаза) [316] . Несмотря на необходимость противостоять набегам грузин, вторгавшихся в северную Сирию из Причерноморья, Иль-Гази три года подряд не давал латинянам спуску. «Словно гложущий червь, он вечно искал, в кого бы впиться», — жаловался Гийом Тирский [317] . Со смертью Иль-Гази возродились надежды франков завоевать Алеппо.
316
Morton, The Field of Blood, с. 125.
317
William of Tyre, том I, с. 536.
Тем не менее победы Иль-Гази пережили его самого, и в месяцы, последовавшие за его смертью, латиняне дважды лишь чудом избежали непоправимой беды. 13 сентября 1122 года граф Эдессы Жослен (правитель Турбесселя, унаследовавший северное графство от Балдуина II) попал в плен к племяннику и бывшему военачальнику Иль-Гази Балаку — «великому и могущественному принцу», который занял место дяди, заполняя вакуум власти, возникший после смерти последнего [318] . Жослена подстерегли на его собственной земле и унизительным образом — зашитого в верблюжью шкуру — отвезли в крепость Харпут. На этом неприятности не закончились. Чуть меньше чем через полгода, в апреле 1123-го, попал в плен и Балдуин, который после гибели Рожера Салернского на Кровавом поле взял на себя обязанности регента Антиохии. Его бросили в ту же темницу, что и Жослена. Балак отправился в Алеппо и утвердился там вместо своего почившего дяди.
318
Willaim of Tyre, том I, с. 540.
Балдуин провел в заключении больше года. Его выпустили только в мае 1124-го, когда после смерти Балака — полководца ранили в плечо стрелой во время осады одного из взбунтовавшихся эмиров — власть в Алеппо перешла к сыну Иль-Гази Тимурташу, человеку,
319
Ibn al-Athir, том I, с. 251.
Освободившись, Балдуин узнал воодушевляющие новости: Тир, последняя крупная крепость на побережье к северу от Аскалона, которая никак не давалась крестоносцам, теперь, наконец, находилась во власти христиан. Город не устоял перед совместным натиском войск коннетабля Иерусалимского королевства Евстахия де Гренье и дожа Венеции Доменико Микьеля. В ответ на просьбу папы Каликста II помочь латинянам Востока (подкрепленную папскими штандартами), дож оснастил семьдесят два корабля, набил их солдатами, принявшими крест, и через Корфу и Кипр переправил свое войско на побережье Леванта. Венецианские корабли прибыли в 1123 году [320] . Военно-морская мощь Венеции была известна всему Средиземноморью, к тому же республика никогда не упускала возможности использовать ее как для подтверждения собственного благочестия, так и чтобы заработать побольше денег. Если верить рассказам, которые слышал Гийом Тирский, столкнувшись у Аскалона с морским патрулем Фатимидов, венецианские моряки сражались с таким остервенением, что в конце концов «ноги победителей стояли в крови неприятельской», а «берег же… так густо был усеян трупами, выкинутыми морем, что воздух от их гниения испортился окрест и произвел заразу» {87} [321] .
320
Емкое изложение событий так называемого Венецианского крестового похода см.: Riley-Smith, Jonathan, ’The Venetian Crusade of 1122–24’ в Airaldi, Gabriella & Kedar, Benjamin Z. (ред.), I Comuni Italiani nel Regno Crociato di Gerusalemme / The Italian communes in the Crusading Kingdom of Jerusalem (Genoa, 1986), с. 339–50.
321
William of Tyre том I, с. 549.
В обмен на помощь в захвате Тира дожу пообещали невероятно выгодные торговые преференции: треть взятого в Тире, когда он падет, право использовать в городе собственную систему мер и весов, иметь свои церкви, суды, бани и пекарни, не платить почти никаких сборов и пошлин. Кроме того, гарантировали, что любой венецианец, осевший в Тире, «будет свободным, каким он был в Венеции» [322] . Дож выдвинул такие смелые требования, потому что смекнул, что без его кораблей Тир не взять — и был прав. Когда франки и венецианцы пошли в наступление, ни Фатимиды, ни Тугтегин из Дамаска не смогли и не захотели прийти Тиру на помощь. 8 июля 1124 года губернатор Саиф ад-Давла Масуд официально передал город франкам, а все способные ходить мусульмане его покинули. «Завоевание [Тира] серьезно ослабило мусульман, — сетовал Ибн аль-Асир. — Ведь это был один из самых укрепленных и неприступных городов» [323] .
322
Там же, с. 554–5.
323
Ibn al-Athir, том I, с. 253.
В октябре 1124 года Балдуин II, едва выйдя из темницы и услыхав новости, явился к стенам Алеппо со своими баронами и солдатами с таким боевым настроем, что все они «уверовали, будто смогут завоевать всю Сирию» [324] . По примеру своего коннетабля Балдуин привел не только собственные войска, но и армию ценного союзника, мусульманина-шиита, араба Дубайса ибн Садака, владыки иракского города Эль-Хилла. Тот пообещал Балдуину, что если король поставит его править Алеппо вместо Тимурташа, то он станет «покорным наместником» христианского господина [325] . Готовясь к зимней осаде, инженеры Балдуина воздвигли у городских стен полустационарные постройки, и блокада началась. Неурожай помешал Алеппо как следует подготовиться. Хронист Камаль ад-Дин писал, что людям, чтобы выжить, приходилось есть собак и человеческие трупы, из-за чего в городе свирепствовали болезни [326] .
324
Там же, с. 254.
325
Там же.
326
Ibn al-Adim, с. 647.
Франки, разбившие лагерь под стенами города, разоряли могилы мусульман, вытаскивали гробы, которые затем использовали в качестве сундуков для хранения, и приводили в бешенство горожан зрелищем оскверненных тел их почивших родственников: «Если обнаруживали [они] мертвецов с неповрежденными суставами, то связывали им ноги веревками и выставляли на обозрение мусульман. И при этом говорили: „Это ваш пророк Мухаммад!“ А другие говорили: „Это — Али!“», — писал Камаль ад-Дин, дед которого находился тогда среди осажденных. Он же рассказывал, как один франкский солдат взял свиток Корана и привязал его под хвостом своей лошади, так чтобы на него постоянно падали конские экскременты, что вызывало взрывы хохота у его товарищей. А если франкам удавалось схватить мусульманина из Алеппо, они отрубали ему руки и кастрировали [327] .
327
Там же, с. 646.