Крик ночной птицы

Литвинова Дарья

– А?

– Гурова, опять пьяная?

– Ну есть такое. А что?

Агрессии нет, гражданка Гурова улыбается, дети все как один грязные, но довольные. В доме захламлено, но в холодильнике есть еда, а на столе – фрукты.

– Ну когда ты за голову возьмешься, Гурова? – спрашивает Кийко. – Когда пить перестанешь?

– Перестану, – кивает Гурова.

– Сколько раз обещаешь!

– Это последний.

Дети без синяков, без царапин, без соплей, выглядят сытыми, двое, потеряв интерес к комиссии, полезли за стол и начали мирно

рисовать карандашами. Формально претензий нет.

– Кончай пить, Гурова, я тебя прошу! – Кийко дает подписывать матери объяснение, та размашисто ставит подпись, не глядя. – С учета пора сниматься!

– Пора, – соглашается Гурова. Комиссия уходит с противоречивыми чувствами.

Следующий дом – семья в группе риска, в социально опасном положении. Надя Мохова зашла в открытую дверь первая, поздоровалась; в комнате, куда вел проход, сидели подросток и маленькая девочка, вся заплаканная.

– А мама ваша где? – спросила Мохова. – Вы одни дома?

– Бабка спит. – Подросток указал подбородком на ворох тряпья и одеял на диване. – Мама еще вчера ушла.

– Как тебя зовут?

– Герлецкий. Женя.

– А тебя? – обратилась Надя к девочке. Та помотала головой.

– Тася. Она не говорит.

– Почему не говорит?

– Потому что мама – алкоголик, – резко сказала сотрудница опеки. – Вы что же, описание семьи не читаете? Евгений, у вас есть еда?

Подросток безучастно пожал плечами.

– Я дома не ем.

– Холодильник покажи мне.

В неработающем холодильнике не оказалось ничего, кроме полупустой банки горошка и двух плавленых сырков; парень из управления по делам молодежи открыл морозилку и обнаружил две баклажки пива.

– Мать пьет?

Герлецкий посмотрел на него равнодушно и промолчал. Сотрудница опеки подошла к девочке, та шарахнулась от нее, спряталась за стул.

– Таисия, дай-ка посмотрю тебя? Дай поздороваюсь?

– Женя, а ты почему в школу не ходишь? – спросил парень из управления. – Вот, учителя пишут, много пропусков…

– Пойду, – безразлично сказал Женя. – Потом.

– Так скоро уже каникулы!

– Значит, не пойду.

Добиться чего-то было сложно, как и растолкать пьяную бабку; сотрудница опеки оставила предписание, Мохова отобрала объяснение насчет последнего административного протокола, составленного на парня, и они покинули дом. Следом за ними вышел и Женя, скользнул в другую сторону и быстро, почти бегом припустил по проулку. Через несколько домов жили еще двое пареньков, к семьям которых также проявляла внимание опека: шестнадцатилетний Жора Филин и четырнадцатилетний Марк Марков; они приятельствовали, надо было предупредить. Филина Герлецкий поймал прямо у калитки:

– Щас ПДН подъедет, только что от меня.

– Валим, мои пьяные в хлам. – Жора, пригнувшись, побежал за угол дома, приятель – следом; они повернули в сторону тупика, где в самом конце улицы жил Марков со своей матерью-инвалидом. Марк был самым, если можно так выразиться,

благополучным из троицы: он не пил, не пробовал наркотики, всегда ночевал дома и неплохо учился во вспомогательной коррекционной школе; на него был составлен всего административный протокол. Но из-за постоянных приступов эпилепсии у матери, отсутствия родственников, которые могли бы о нем заботиться, а также дохода ниже прожиточного уровня его семья также входила в группу СОП. Когда-то Филин заступился за Марка в драке, после чего тот прибился к двум друзьям, соглашался выполнять мелкие поручения и давал ночевать у себя, если у тех дома были скандалы или пьяные дебоши.

Марк наливал во дворе воду собаке. У него был унылый вид. Матери опять стало плохо, она упала и ударилась головой об угол стола, после чего уже второй день лежала и не вставала. Деньги закончились еще на прошлой неделе.

– Эмка! – позвал Филин через низенький забор. – Бросай ведро, комиссия едет.

Марков посмотрел на него угрюмо.

– Да пусть уже едет. Хуже не будет. Мать лежит, жрать нечего.

– Жрать найдем! А сдадут тебя в соцприют, вот начнется у тебя там жизнь, сортиры по ночам мыть, мыло хавать! Этого хочешь?

– Нет.

– Тогда валим.

Трое подростков крадучись выскользнули через веранду и ушли огородами. В это время Мохова безуспешно пыталась вразумить родителей Филина.

– На вашего ребенка составлено три протокола только за этот месяц! Вы понимаете меня? Где сейчас Георгий, вы знаете?

– На хер он нужен! – плюнул папаша, сидящий за столом. – Когда он уже в армию?

– Да он быстрее сядет, чем в армию пойдет!

– Ну и хорошо, с шеи слезет.

– Ну че ты говоришь такое, – упрекнула мать Жоры, старающаяся делать вид, что трезвая. – Сын твой все-таки. Он в комнате у себя!

– Да его нет дома, женщина! Вы хоть знаете, где он может быть?

– В комнате!

Разговора не получилось, действий – тоже; очередное предписание, очередной рапорт, и комиссия поехала дальше, по адресу Маркова. Там сотрудник опеки некоторое время безуспешно стучала в дверь, потом развернулась:

– Здесь никого. Оставлю записку, чтобы явились завтра…

– А-а, – донесся из-за створки слабый голос. – Что там… кто там…

– Здравствуйте! – встрепенулась Мохова. – Это полиция, отдел…

– Зайдите. Зайдите, зайдите…

Комиссия аккуратно зашла. В длинном коридорчике на раздвижном кресле возле батареи лежала полная женщина в грязном халате, с полотенцем на лбу. Она махнула рукой:

– Вы Марка проверять? Он ушел… вызовите мне врача…

– Какого врача?

– Врача… – Женщина закашлялась. – Пятый день живот рвет… помру. Марк телефон забрал. Я просила, чтобы врача вызвал… удрал он.

– Куда? – спросила Кийко. – Когда он был?

– Да только что… придурки его пришли… – Она снова надрывно закашлялась. – Филька с Женькой… сказали, что вы едете, он удрал. Врача…