Кристальный пик
Шрифт:
— Впервые я так рад, что ошибался, — сказал он внезапно, уставившись в потолок. На его лице по-прежнему не было краски, и потому юность, раскрашенная вместо этого тенями от костра, казалась невинной, чистой, почти такой, каким и был Кочевник в глубине своей полумедвежьей, получеловеческий души. — Я так переживал за Тесею все эти дни, корил себя, что позволил остаться, что не утащил ее из сида силой... Стоило задремать, как мне снилось, будто я с родителями укрываю ее полевыми цветами, вереском и незабудками, прежде чем сжечь... А Тесея оказалась-то всех умнее, действительно в мать умом пошла! Богов выбрала, а не людей. И правильно с делала. В сиде ей сейчас всяко безопаснее, чем в нашем мире. Там ее по крайней мере никто не зарубит
— А ты умнеешь на глазах, — похвалил Солярис вполне серьезно, и Кочевник так же серьезно ответил:
— Ага. Спасибо. Наверное, это от перегрева. Вот искупаюсь в речке холодненькой, как только Золотую Пустошь пересечем, и мигом все пройдет, дай боги!
Мелихор и Солярис переглянулись, но промолчали, продолжив жевать изюм, из-за которого часом ранее они снова и поругались. Я наблюдала за ними, спорящими о пользе сухофруктов, как дети, и на душе становилось чуточку легче. Хотя, быть может, легче становилось благодаря гранатовому вину, которое мы распили на троих из бурдюка Кочевника, когда тот заснул, раскинув руки. Если в Столице меня часто мучила бессонница, то теперь, когда за недели приключений накопилась усталость, я легко погружалась в сон что посреди песка, что в пещере, что прямо у Сола на спине. Именно поэтому вскоре начала засыпать и я. Костер трещал, обугливая вараньи косточки, подброшенные к сухим поленьям, и в конце концов стал затухать. Примерно в то же время я почувствовала, как Солярис целует меня в лоб, а еще чуть позже все-таки проснулась. Но не из-за него, а из-за холода, которого не должно было быть, когда рядом лежит дракон.
— Сол?
Я заерзала на подстилке и похлопала по другой ее стороне рукой — мятая и теплая, но пустая. Приняв сидячее положение, я подождала, когда глаза привыкнут к темноте, прежде чем смогла разглядеть очертания Мелихор, свернувшейся у стены калачиком, и Кочевника на другой от нее стороне, храпящего так, что с потолка сыпалась сухая известь. В кострище тускло светились угли, покрытые оранжевыми прожилками, но мне все равно пришлось передвигаться наощупь, чтобы добрести до выхода из пещеры и встать на тропу лунного света, просачивающегося внутрь.
Звезды в Золотой Пустоши горели необыкновенно ярко, и вместе с полной луной, низко висящей над горизонтом, небо напоминало дно королевского ларца, усеянное жемчугом. В их сиянии песчаные дюны приобретали стальной оттенок, такой же холодный, как ночной воздух. От перепада температур трещала голова, а по коже ползли мурашки. Я обхватила себя руками, вглядываясь вдаль, где из-под песка выступали белые камни оскверненных руин, пока вслушивалась в ночную мелодию пустыни. Если днем здесь стояла тишина такая же мертвая и выжженная, как земля этого места, то ночью Золотая Пустошь оживала. Где-то вдалеке раздавались завывания диких зверей, звуки тигриной охоты, шелест песка, гонимого ветром, и стук чего-то, похожего на барабаны, будто у пустыни билось сердце. В этой музыке первобытных начал приглушенные голоса, доносящиеся из-за скрюченных деревьев в каньонной трещине, казались чужеродными. Я разобрала их не сразу, но затем разглядела и две непропорционально длинные тени, просвечивающиеся на песке. Однако голоса мигом затихли, стоило мне приблизиться к ним, а песку под ногами захрустеть.
— Ох, поглядите, кто проснулся!
— Сильтан?
Я растерла рукой слезящиеся глаза, проверяя, не снится ли мне все это, но передо мной действительно был Сильтан. Он сидел на высохшем срубке пня, который мы пустили на костер, и раскачивался на одном месте, теребя новенькую серьгу в ухе — круглую, как монета, да еще и с россыпью бриллиантов по краям. Одежда на нем была самой простой, из коричнево-белого льна, подпоясанного муаром, зато на тонких пальцах с перламутровыми когтями красовалось минимум по десять перстней. Песок лип к его босым ногам, а волосы лежали в несвойственным ему беспорядке.
— Отрадно видеть, что мой брат не угробил тебя во второй раз, — ощерился Сильтан, помахав в ответ на мой удивленный взгляд крошечным письмецом, свернутым трубочкой. Бледно-оранжевый пергамент с крошками разбитой восковой печати и узором синих чернил был мне знаком — именно на этом пергаменте Ясу написала известие о моем скором возвращении в Столицу, прежде чем привязать его к лапке стрижа и выпустить того из окна. — Я перехватил письмо на границе с Медб, где как раз расспрашивал про вас. Увидел печать Амрита и решил проверить. Кто бы подумал, что вас в такую глушь забросит? Изначально я надеялся, что вы вернетесь туда же, откуда исчезли, — то бишь в леса Дану, — но когда минула неделя, то понял, что ждать вас бесполезно...
— А нечего было Рубин с Тесеей без присмотра оставлять! — подал голос Солярис, по-прежнему стоя ко мне спиной и, кажется, не собираясь поворачиваться. — Сам вызвался сопровождать их в поисках колодца и сам же бросил. Вот если бы исполнял свой долг, как полагается, то попал бы в сид вместе с нами и не пришлось бы по Кругу месяцами рассекать, людей допрашивать... Впрочем, о чем это я. Бешеной собаке семь лиг — не крюк.
— Собаке, может, и не крюк, а дракону очень даже. Я здорово утомился, знаешь ли, — пожаловался Сильтан нарочито ноющим, как у девицы, голосом. — Хотя не стану спорить, ваша участь куда более незавидная. Все эти вёльвы полоумные, волчьи госпожи, принцы, туманы... Похоже, мне даже повезло, что я тогда потерялся, — Сильтан спрыгнул с пня, потянулся, разминая мышцы, и его руки с шеей начали золотиться, обрастая чешуей. — Ладно, в дороге поболтаем. Втроем летим, значит? А сестрицу что, с тупоголовым оставим?
— Куда летим? — растерялась я, все еще сонная, и растерла рукой слезящиеся глаза, проверяя, не снится ли мне это.
— Рубин не летит, — отрезал Солярис и наконец-то повернулся ко мне полубоком. Лунный свет запутался в его волосах, подсвечивая те, как звезды, и обточил хмурый профиль, делая Сола похожим на статую изо льда. — А ты возвращайся в пещеру и ложись спать, — сказал он уже мне. — Передай Мелихор, как проснется, чтобы на север путь держала и по прибытии Медовый зал к периат подготовила. Она в курсе, что это значит.
— Зато я не знаю. Солярис, посмотри на меня и объясни нормально, что здесь происходит. Ты собрался улетать куда-то? Без меня?
Сильтан притих, но не стал притворяться и делать вид, будто ему неинтересны наши разборки. Наоборот наклонился вперед, снова усевшись на пень, и принялся с любопытством смотреть, как Сол, тяжко вздохнув, уводит меня под руку в сторону. Глаза его, горящие золотом в темноте, были подведены алой краской, рубашка застегнута до воротника, а пояс скреплен с небольшой кожаной сумкой на боку, куда могла поместиться максимум фляга воды и кусок хлеба. Во всем виде Сола читалась готовность немедленно отправляться в путь, а в глазах — болезненная решимость и непреклонность. Тем не менее, он молчал, давая мне осознать все самой, и в конце концов меня озарило: Солярис пытался сбежать, а я проснулась и помешала его планам. Вот, что означал тот поцелуй в лоб, который я почувствовала сквозь сон — прощание.
— Что ты собираешься делать? — спросила я.
— Выиграть для тебя войну, — прошептал Солярис, коснувшись агатовым когтем моей побелевшей щеки.
— Если Борей не убьет тебя раньше, — усмехнулся Сильтан позади нас, и Сол метнул на него свирепый взгляд.
Мы с Солярисом всегда были связаны, и отнюдь не одним только проклятием. Прожив бок о бок с кем-либо почти двадцать лет, невольно учишься даже в его молчании слышать слова, а в движениях — мысли. Потому никаких объяснений мне больше не требовалось. Я в тот же миг поняла, что задумал Сол, потому что все время думала о том же.