Кризис человечества. Выживет ли Россия в нерусской смуте ?
Шрифт:
2. Неуклонность подтягивания к уровню «старой Европы» во многом обусловлена катастрофой конца 80-х — начала 90-х годов.
Лишь Венгрия превысила свой «относительный» (по сравнению с Францией) уровень предреформенного 1985 года уже в 2003 году, то есть через 18 лет, и в целом уверенно, за исключением кризиса 2009 года, наращивает показатели. Чехия превысила свой «относительный» уровень 1985 года лишь в 2008 году, а в 2009 из-за кризиса вновь «провалилась» ниже его. Румыния приблизилась к нему лишь в 2008 году, но потом вновь отступила. Польша в 2003 году, через 18 лет, лишь приблизилась к нему, а Болгария, похоже, и вовсе не достигнет его в ближайшее десятилетие.
5.1.3.
Сохранение разрыва в уровне развития и хроническая потребность новых членов Евросоюза в помощи предопределены самой экономической моделью евроинтеграции.
Ориентация Евросоюза на внутренний рынок, а не на экспорт, — следствие рационального стремления к устойчивому развитию, защищенному от внешних шоков, воспроизводящее экономические модели Советского Союза и Китая. Однако для новых членов это обернулось требованием переориентации внешней торговли на внутренний рынок Евросоюза, что, наряду с кризисом, способствовало разрыву торговых связей с Россией.
Поскольку высокотехнологичная продукция новых членов, как правило, была неконкурентоспособна на внутреннем рынке Евросоюза, европейская ориентация способствовала деиндустриализации этих стран. «Гиперконкуренция» со стороны европейских фирм вела к массовой безработице и деквалификации рабочей силы, вытеснению населения в сектора с высокой самоэксплуатацией (мелкую торговлю, малый бизнес и сельское хозяйство). Поскольку условия труда в этом секторе были, как правило, нецивилизованными, а спрос на рабочую и мелко-предпринимательскую силу с его стороны недостаточным, следствием стало масштабное бегство населения Восточной Европы в развитые страны Евросоюза, где оно существенно «испортило» рынок труда.
Не стоит забывать и о том, что чрезмерное «измельчение» бизнеса объективно снижает национальную конкурентоспособность.
Экономики Восточной Европы (в первую очередь банковские системы, оставшиеся слабыми) перешли под контроль глобальных корпораций «старой» Европы, которые сохранили промышленность, как правило, там, где имелась высококвалифицированная рабочая сила (до присоединения к Евросоюзу прошел также перенос экологически вредных производств). В странах с менее квалифицированной рабочей силой (Румыния, Болгария, страны Прибалтики) произошла подлинная промышленная катастрофа. При этом квалифицированные работники при открытии границ бежали (в 2007–2008 годах из Румынии уехало 20–30 % экономически активного населения — 2–3 млн чел.), создав дефицит рабочей силы и повысив стоимость оставшихся, что во многом лишило соответствующие страны преимущества дешевизны квалифицированной рабочей силы. Подготовка же ее почти прекратилась.
Сохраненная промышленность в значительной степени занимается сборкой продукции, в том числе ориентированной на экспорт на емкие рынки России и Украины.
Возникла двухсекторная экономика, характерная для колоний.
Принципиально важно, что западный капитал, как правило, не создавал новые, но использовал существующие в Восточной
Европе и созданные до него социалистическим строем ресурсы, придавая модернизации «рефлективный» характер.
Добавочная стоимость выводится в страны базирования глобальных корпораций, что обусловливает парадоксальное сочетание экспортной ориентации (в Румынии 85 % инвестиционного импорта идет на обеспечение экспорта) с хроническим дефицитом текущего платежного баланса (во многом за счет высоких инвестиционных доходов).
Президент Чехии Клаус признал, что вступление Чехии в Евросоюз превратило ее в «объект выкачивания денег». Это касается всех стран Восточной Европы: их сальдо текущих операций платежного баланса еще и в 2008 году, до начала кризиса, было намного хуже, чем в 1990 году, последнем году существования социалистической системы.
Отрицательное сальдо текущего платежного баланса некоторое время может поддерживаться притоком иностранных инвестиций. Однако при хроническом характере оно означает «жизнь в долг» с высокой зависимостью от внешних шоков, которые в долгосрочном плане практически предопределяют либо масштабные девальвации, либо, если они невозможны (например, из-за вступления в зону евро), существенное ухудшение социальной защиты.
При этом структурные фонды Евросоюза обусловливают выделение средств весьма жесткими условиями, которым его новым членам трудно соответствовать просто по техническим причинам. Так, в 2007 году Румыния могла получить 2 млрд евро, но смогла использовать лишь 400 млн евро из фонда рыболовства. В то же время ее взнос в бюджет Евросоюза составил 1,1 млрд евро (1,8 % ВВП), то есть Румыния стала не бенефициаром, а донором Евросоюза, и возникли опасения закрепления этого положения.
Во всей Восточной Европе мы видим массовую скупку активов, в ходе которой западные корпорации становятся хозяевами не только банковских систем, но и всей экономики, а через нее — и всей политики стран Восточной Европы. Показателен провал попытки выработать стратегию развития экономики Румынии: выяснилось, что ее будущее зависит исключительно от корпораций «старой» Европы. Если это суверенитет, то что такое рабская зависимость? И где тот суверенитет, который от нас так настойчиво, а порой и истерически требуют признавать?
Развитые страны (в том числе в рамках Восточного партнерства) действуют (возможно, бессознательно) по принципу «Возьмите наши стандарты, а мы возьмем ваши ресурсы и уничтожим то, чем вы можете конкурировать с нами». В целом это напоминает не справедливую, но неоколониальную модель сотрудничества.
5.1.4. Идеологизация и культурно-управленческие проблемы
Внутренняя дифференциация оборачивается различием интересов членов Евросоюза, которое превращает все значимые решения в плоды сложнейших многоуровневых компромиссов. Вступление в силу Лиссабонского договора облегчает этот процесс (введя формальный критерий достаточности поддержки при принятии решений), но одновременно обостряет внутреннюю напряженность в Евросоюзе, так как некоторые страны часто будут оказываться в меньшинстве, а малые страны станут заметно менее значимыми.
Однако многоуровневый компромисс как основной инструмент выработки решений сохранится.
А значит, корректировать их после выработки будет по-прежнему крайне сложно, что сохранит поразительную негибкость позиции Евросоюза. Поскольку она вырабатывается без участия третьих стран (например, России), она, как правило, оказывается негибкой за наш счет.
Заранее принятые и не подлежащие корректировке решения затрудняют плодотворную дискуссию с представителями ЕС. Евробюрократ напоминает магнитофонную кассету с записью директивы и пространными рассуждениями о компромиссах, толерантности, взаимопонимании и других выхолощенных европейских ценностях. Демократия и компромиссы понимаются как безоговорочное подчинение требованиям евробюрократа, то есть как прямой и безапелляционный диктат. При этом европейцы не видят внутренней противоречивости нетерпимой проповеди толерантности и авторитарного навязывания демократии.