Кризис среднего возраста
Шрифт:
Прибилась к ней на ту пору подружка – такая же неприкаянная душа, странная одинокая женщина – Ангелина.
Сергей невзлюбил ее с первого взгляда, и Геля отвечала ему полной взаимностью. Она была маленькая, худая, с мелкими чертами лица и тяжелым взглядом непроницаемых черных глаз. Полная противоположность высокой статной голубоглазой Любе.
Сергей не мог понять, что их связывает? Люба полностью подпала под влияние своей новой подруги. Ну не выпивка же, в самом деле? Или патологическая ненависть к нему, Сергею?
Однажды он с изумлением узнал, что жена пишет на него политические (!) доносы. Рассказывает соседям, как
Сергей всерьез продумывал различные варианты ухода, когда декорации чудесным образом переменились – чрезмерно располневшая за последнее время Геля неожиданно для всех родила ребенка, девочку. Сергей, естественно, не знал от кого, да и знать не хотел. Но уж точно не от Святого Духа, ибо в угоду чьей-то дурной фантазии назвали малышку потусторонним именем Гелла. Какая судьба ей была уготована? И сколь кардинально меняет суть всего лишь буква. Хотя божественное «Ангелина» никоим образом не сказалось на облике и характере странноватой матери новорожденной Геллы. Сколько, интересно, надо было выпить, чтобы соблазниться ее сомнительными прелестями? Но это уж так, от собственного бессилия вычеркнуть ее безжалостно из своей и Любиной жизни...
А Люба отныне практически все свободное время проводила с маленькой Геллой. И жизнь худо-бедно наладилась в этом своем новом качестве. Но тут пришла еще одна беда.
С Гелей творилось что-то неясное. Сначала грешили на послеродовой психоз – она всего боялась, не подпускала к ребенку даже Любу, даже врача, уверенная, что тот причинит малышке непоправимый вред. Но все оказалось намного страшнее. Она то впадала в беспросветную тоску, томилась предчувствием неминучей беды, то раздражалась, ища все новых поводов для ссоры, то вдруг полнилась оптимизмом и радостным возбуждением, мечтала, надеялась, строила сумасшедшие планы.
Душевная болезнь прогрессировала, тем более что в рюмочке себе никто не отказывал. И однажды лишь чудом удалось предотвратить попытку самоубийства. Второй раз чуда не произошло.
То ли Люба устала от Гелиных выходок, то ли усмотрела в трагическом финале перст Божий, указующий непосредственно на нее, но только после похорон, которые Сергею пришлось взять на себя, она преобразилась – обрела смысл жизни.
Решив удочерить Геллу, Люба пошла к своей цели с упорством маньяка и добилась почти невозможного – бросила пить, привела квартиру в идеальный порядок и снова стала похожа на ту прежнюю Любу, которую Сергей так хорошо знал и когда-то так сильно любил.
Но как только цель была достигнута, кошмар возвратился. И даже присутствие маленькой Геллы не спасло положения, а может быть, даже усугубило. Люба удочерила девочку одна, решительно отказав в этом праве Сергею. А он и не настаивал, не ощущая потребности в этом чужом ребенке, не находя в душе даже зачатков добрых чувств. Наверное, это было неправильно, стыдно, жестоко, но было именно так, и он ничего не мог и не хотел с этим поделать. Впрочем, возникни у него подобные желания, Люба все равно не подпустила бы его к малышке, охраняя свою территорию, как злобная цепная собака.
А Гелла все время орала, день и ночь, не плакала,
– Покажи девочку врачам! – настаивал Сергей. – Одно из двух – или у нее что-то болит, или с психикой непорядок.
– Сам ты идиот, дебил! – взвивалась Люба. – Не нравится – убирайся! Никто не держит! А к нам не лезь! Не твое собачье дело...
Она все чаще прикладывалась к бутылке и все больше его отторгала. Обстановка в доме стала невыносимой – полная шизофрения. Надо было что-то делать, принимать решение. Любви не осталось и в помине, только брезгливая жалость. Да и в стране на ту пору все рухнуло, и завербовался он в «Югрыбпромразведку». Шесть лет боцманом проплавал. А Люба без него времени даром не теряла. Ему потом доброжелатели доложили.
И надо было ему, дураку, сразу порвать с ней всякие отношения. А он еще столько лет дергался, все пытался что-то сохранить, исправить. Жалел Геллу. Мать обращалась с ней неумно, да и умна ли пьяная мать? И та рвалась из дома, где всем было тошно. Дитя улицы быстро учится жить по ее законам. И Гелла усвоила урок на «пятерку» – врала, хамила, тащила из дома деньги и вещи. Сколько он вбухал в ее лечение, сколько речей произнес – все впустую. Пока не понял – если человек сам не захочет со своими проблемами разобраться, никто ему не поможет.
И главное, ненавидела она его так же сильно, как Люба, а может, еще сильнее, в своем детском максимализме виня в трагедии матери, а значит, и в своей собственной. «Уходи! – кричала. – Уходи! Мама возьмет себя в руки...»
Домой идти не хотелось. Он много работал и многого добился. Вокруг порхали красивые женщины – он их не видел. Он был пустой, мертвый, как выжженная безжалостным солнцем земля.
Отчего он так долго терпел эту дикую жизнь, эту злобную, похмельную женщину и шальную девчонку, плоть чужой, отвратительной ему плоти? Зачем? Ждал, что однажды, весенним солнечным утром, Люба протрезвеет и одумается? Мучился совестью? Нес свой крест? Кому это нужно?
Она сама его выгнала в припадке клинической ненависти, на сей раз не ограничившись проклятиями, – побросала вещи на лестничную клетку.
Сергей снял квартиру в Москве, подальше от бывших родственников, но с таким же успехом мог поселиться во Владивостоке. Не отпустили они его, держали, словно на привязи. Гелла вышла замуж за такого же придурка-наркомана, родила сына. Думали, образумится, почувствует ответственность за чужую маленькую жизнь. Какое там! Все без толку. Полгода только и продержалась.
И висят они на нем тяжкими оковами – то свет у них за неуплату отключат, то телевизор сгорит, то понос, то золотуха. И тянут, тянут, тянут деньги. И знает он, что пропьют, проширяют, а не дать совестится. Но должен же когда-то быть конец!
Сколько лет по чужим углам маялся! Вот дом себе построил – загляденье, а ни тепла в нем, ни уюта. Ну уют-то она ему, конечно, наведет, как-никак родная тетка, для того и приехала. А как быть с теплом? И где это видано, чтобы мужчина в самом соку погибал в одиночестве? Мужчина без женщины все равно что дом без хорошей хозяйки – казарма она и есть казарма. А допустим, появится у него кто? Любка быстро зубы покажет. Это ж не всякая женщина потерпит к мужику такую придачу: бывшая жена-алкоголичка, неродная дочь-наркоманка да безродный внучок – и все с протянутой рукой, всем давай.