Кризис среднего возраста
Шрифт:
Выходит, не было виноватых? Увы, трагический исход этой драмы ломает удобную схему. Блудница вернулась в семью, но водевиля не получилось. Герой-любовник не притворялся, залил сцену живой, теплой кровью. Наверное, это было большое чувство – одно на миллион. Но Ба, молодая и смелая, в нем уже не нуждалась.
И что она должна была делать в сложившейся ситуации? Уйти из своей семьи к оператору, уже нелюбимому, чтобы тихо его ненавидеть за сломанную жизнь? А если бы знала трагическую развязку? Принесла бы себя в жертву? И он бы принял, сочтя за любовь...
Но что толку ворошить чье-то прошлое, давно
Забытая старушка итожит «минувшие дни и битвы», ее внучка сидит у разбитого в щепки корыта, и кинооператор злорадно взирает на них с небес. А может быть, печально. Или равнодушно...
Калитка оказалась открытой. По расчищенной от снега дорожке Аня прошла к дому. На стене под кнопкой звонка висела записка: «Дерни за веревочку, дверь и откроется». Значит, не заперто. Ба ждала ее – именно ее! – и не сомневалась, что она придет.
Аня постояла на крыльце, преодолевая неизбежную неловкость, и шагнула в прихожую. В доме висела гнетущая тишина, и ей вдруг вспомнился давний, полузабытый сон. Будто идут они с Ба бесконечными торговыми рядами, и Аня рвется вперед, досадуя на медлительность попутчицы. «Я скоро умру», – говорит Ба. «Иди тихонько. Я тебя найду», – отвечает Аня и спешит вдоль прилавков, разглядывая выставленные товары. И вдруг видит Ба в параллельном пустом ряду, совсем одну, в ослепительно белых туфлях. И хочет окликнуть ее, позвать, но Ба неожиданно исчезает, растворяется, тает в воздухе. И Аня мечется в безликой, равнодушной толпе, охваченная раскаянием и нарастающим диким страхом, не в силах поверить, что больше никогда – никогда! – не найдет ее, не увидит, не вымолит прощения, не скажет о своей любви...
Она проснулась в слезах и долго еще не могла стряхнуть наваждение, избавиться от тягостного чувства невосполнимой утраты. Говорят, все люди делятся на две категории – тех, кто предпочитает не вспоминать о смерти, и других, которые с тайным страданием смотрят на своих любимых, невольно думая о неизбежности их ухода и холодея от ужаса. Аня была из второй категории – думала и холодела. И сейчас это чувство вернулось – вдруг показалось, что Ба больше нет, что она опоздала...
На ватных ногах Аня бросилась к ее комнате и распахнула дверь. Ба лежала на диване в белых брючках и читала «Фантазии женщины средних лет» Анатолия Тосса. Она опустила книжку, сдвинула на кончик носа очки и усмехнулась.
– Интересно? – спросила Аня. – Все собираюсь прочитать – никак руки не доходят.
– И не читай, – отмахнулась Ба. – Такое ощущение, будто в грязи вывалялась... Ну, что смотришь на меня, как на покойника в гробу? Я пока помирать не собираюсь.
– А что с тобой? Михеева сказала, ты в обморок падала...
– Да пес его знает. Вроде не болит ничего, а плохо, слабость.
– Врача вызывала?
– Врача не вызывала.
– Почему?!
– Надеялась, может, само рассосется.
– А температура у тебя есть?
– Сегодня появилась, – неохотно созналась Ба.
– Высокая?
– Тридцать восемь и четыре.
– Так! Участкового
Прибывший доктор, симпатичный большой мужик, мгновенно разрушил очарование, хмуро осведомившись:
– Хотите жить вечно?
– Хотим жить, сколько отпущено, – холодно произнесла Аня. – Но качественно.
– А от меня чего ожидаете? Мы не лечим. Вызывайте участкового.
– Вызовем обязательно. А пока помогите больной, сделайте укол, пусть она хоть поспит немного. Это, надеюсь, в вашей компетенции?
– Что вы мне вкатили? – строго осведомилась Ба, стоически перенеся экзекуцию.
– Цианистый калий вас устроит? – мрачно пошутил доктор.
Аня сунула ему в карман заранее заготовленные двести рублей и молча указала эскулапу на дверь.
– У вас явное обострение пиелонефрита, – бросил тот, уходя. – Пять дней нолицин и побольше клюквы во всех видах...
По комнате разлилась звонкая птичья трель, и Ба извлекла из-под подушки новенький мобильный.
– Здравствуй, дорогой! – радостно зашелестела она. – Спасибо, уже лучше... Ничего не нужно, всего вдоволь... Конечно, приезжай! Я буду рада.
– А я и не знала, что у тебя есть мобильный, – удивилась Аня.
– Артем подарил, – невозмутимо пояснила Ба. – Чтобы я лишний раз к телефону не бегала.
– Он что, здесь бывает?! – вскинулась Аня. – Это он сейчас звонил? И ты его принимаешь у меня за спиной?! Вы все на его стороне: и ты, и Стаська!
– Знаешь, Анька, я была девушка горячая. Но мостов за собой не сжигала. Семья всегда оставалась для меня на первом месте. Я когда замуж за твоего дедушку выходила, шестьдесят годков тому назад, мне его отец (замечательный был человек, мудрый) сказал: «Нет такого мужчины, который хоть раз не изменил бы своей жене. Только умный сделает это по-тихому, а дурак скачет из постели в постель. В одном месте разрушит и в другом не создаст – все ищет чего-то необыкновенного, а счастья нет». Я его спросила: «Вы тоже изменяли своей жене?» Он ответил: «Да, я ее жалел». А уж такой был семьянин! На ять.
– Интересная теория – жалел и потому изменял. Это как же понимать? – удивилась Аня.
– Ну тогда ведь не было такой возможности предохраняться, как сейчас. Видимо, он это имел в виду. Или просто оправдался таким вот благородным предлогом. Но дело в другом. Такими нас устроила природа – бессильными перед зовом плоти. И отрицать это может либо дурак, либо лицемер. Наверное, в этом есть какой-то высший смысл.
– Ты это к чему сейчас говоришь?
– А к тому, что надо уметь прощать. Если, конечно, тебе дорог этот человек. Не цепляться за того, кто хочет уйти, не держать на привязи, но впустить желающего вернуться.
– А с чего ты взяла, что Артем желает вернуться?
– Я это знаю.
– Он тебе говорил? – напряглась Аня.
– Есть вещи, о которых не обязательно говорить. Они очевидны без слов.
– А что же ему мешает? Почему он не сделает этого прямо сейчас? Что еще должно произойти, чтобы эпохальное событие наконец свершилось? Или на всякий случай столбит себе стоянку и здесь, и там?
– «Там» больше не существует.
– Свежо предание! – отмахнулась Аня. – Откуда ты знаешь? Это он тебе сказал? Что же тогда его держит?