Кронпринцы в роли оруженосцев
Шрифт:
Не исключено, правда, что какую-то роль здесь играло и одно приятное слагаемое жизни вокруг переговоров, а именно: пока делегации обменивались речами, в фойе можно было без ограничения и бесплатно выпить прекрасного пльзеньского пива, которое в угоду капризным гостям с другого конца Чехословакии завезли сюда в достатке гостеприимные хозяева.
И если мне со своим черным портфелем приходилось сидеть в прокуренном и жарком зале заседаний, то оба офицера вскоре обрели постоянные места вблизи пивной стойки. Они вели задушевные разговоры без тени политики, и были, кажется, разочарованы
УБИЙСТВЕННЫЙ ОПЫТ
В августе 1968 года, когда разразился чехословацкий кризис и советский десант был высажен в Праге, для согласования разных вопросов в ЦК КПСС была создана межведомственная комиссия, а при ней — рабочая группа, в которую вошли по одному представителю от МИДа, КГБ, ГРУ и отдела ЦК по соцстранам. В этой группе я представлял отдел ЦК.
Чем напряженнее бывает работа, тем естественнее рабочие паузы, когда кто-нибудь кстати расскажет анекдот или вспомнит примечательный случай.
Так было и здесь. Необходимость соприкоснуться с осуществляемым на глазах международным преступлением вызывала у меня тяжкие ассоциации. И я рассказал коллегам тогда еще закрытую семью печатями историю расстрела царской семьи. Рассказал ее так, как я узнал, знакомясь с партархивом Свердловской области, где хранились прежде отчеты участников екатеринбургской экзекуции.
Не буду сейчас излагать подробности той известной уже в деталях трагедии.
В своем рассказе тогда я сделал акцент на одном штрихе в отчете Юровского, коменданта дома инженера Ипатьева, где содержалась семья последнего царя.
Когда Юровский получил приказ о расстреле, как было сказано в его записке, он растерялся: как ему поступить? Пристрелить членов царской семьи спящими? Но это было бы простым убийством, не достойным великого дела революции. Или разбудить их и бросить в лицо вынесенный им приговор?
Юровский, как известно, пошел по второму пути.
Но мое внимание в его записке привлекла написанная в житейском ключе фраза: «У нас тогда еще не было опыта».
Вот на эту-то фразу я и сделал упор в передаче истории своим коллегам по международной экзекуции 1968 года.
Ровно полвека отделяли одну трагедию от другой. В одном случае решалась участь горстки людей, олицетворявших систему, в другом — участь системы, принятой народом, и обе трагедии объединялись одним: «У нас тогда еще не было опыта».
Мне кажется, мои коллеги содрогнулись, углядев за этой фразой протянувшуюся с июня 1918 года цепь накопления убийственных знаний, методов и традиций.
И только одного из нас покоробил не цинизм фразы из записки Юровского, а наше непонимание ее профессионального смысла.
— Что вы удивляетесь? — сказал представитель одной из разведок, генерал, которого мы никогда не видели с погонами на плечах.
— Что вы удивляетесь? Вы думаете, это так просто — пустить в расход одиннадцать душ? И у нас действительно не было опыта. Сейчас проще.
И опять будто небо опустилось на землю. На этот раз не от слов Юровского, а от мнения воспреемника его опыта.
«Черт меня дернул вспоминать про этот архив», —
А впрочем, может быть, так лучше? Генерал все поставил на свои места. Мы тоже наращиваем палаческий опыт, хотя в руке не пистолет системы «наган», а шариковая ручка. Все дело в том, на что она нацелена.
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ
То, что в этих историях речь идет о возможных осложнениях судьбы, касается только автору. Едва ли и говорить-то о них пристало бы, если бы не было здесь предостережений более общего свойства. Нов этом читатель сам разберется, ибо и при изменении политических систем в отношениях между людьми остается много общего.
а) Говори, да знай — с кем
Весной 1967 года после очередного охлаждения отношений с Югославией намечалось столь же очередное потепление. Брежнев был заинтересован в расширении круга друзей на международной арене и при подсказке в то время секретаря ЦК КПСС по социалистическим странам Андропова склонялся к рукопожатию с югославским лидером маршалом Тито.
Но для этого надо было как-то обойти оставшуюся в качестве политического наследства от времен Хрущева формулу заклятия обвиненного в грехах ревизионизма югославского режима.
В аппарате ЦК КПСС начались проработки вариантов возможных шагов. У одного из заместителей Андропова, ныне покойного Кудряшова, было созвано небольшое рабочее совещание, на котором предполагалось в открытом разговоре без протоколов и стенограмм обсудить, как вести выравнивание отношений с югославами.
Во встрече участвовали семь человек, все из руководящего звена отдела. От группы консультантов, которую возглавлял Арбатов, в совещании было поручено участвовать мне.
Мой опыт работы в аппарате ЦК был еще невелик, и я принял всерьез, что поскольку совещание носит рабочий характер, обсуждение должно быть откровенным, говорить надо то, что думаешь. В этом только, на мой взгляд, и был смысл выявления разных точек зрения.
По моим тогдашним представлениям, Югославия могла быть нашим другом. Там шел подъем производства, заметно улучшалась жизнь, монополия партийной власти наверху сочеталась с демократическим стилем работы в гуще общества. Да и в реформах, которые пыталась развернуть наша страна, было заимствование югославского опыта.
Наряду с такой общей оценкой в моем выступлении были и соответствующие предложения вплоть до рекомендации встречи на высшем уровне.
Казалось бы, что в этом особенного? Рабочий характер дискуссии и должен включать самые далеко идущие предложения. Но все выглядело иначе с точки зрения людей, сделавших карьеру на борьбе с югославским ревизионизмом. О каком подъеме в Югославии может идти речь, заявили оппоненты, когда миллион людей вынуждены работать за рубежом? Партийная власть размыта. А демократия вырождается во власть улицы. Сравнивать же их псевдореформу с советскими преобразованиями значит чернить нашу политику. Ни о какой встрече на высшем уровне и разговор нельзя заводить, чтобы не вводить ни наших, ни их людей в заблуждение.