Кронпринцы в роли оруженосцев
Шрифт:
Мой визит к генералу Серову проходил в середине светлого летнего дня, в кабинете же царил полумрак. Выходящие во двор окна кабинета были затянуты до середины бри-зетками и с боков пришторены тяжелыми драпировками.
Бывают такие начальники, особенно среди тех, кто имеет дело с тайными документами, которые работают и днем как ночью, с закрытыми окнами и при электрическом свете. Но у Серова в кабинете не горело ни одной лампочки. Все было погружено в полумрак — тяжелая мебель, огромный глобус рядом со столом и сам хозяин, который должен был приблизить бумагу к глазам, чтобы вчитаться в содержание. На лице у него
Генерал листал страницы быстро, едва ли вникая в смысл каждой фразы. Первая, вторая, третья и следующие страницы пролетели. Замечаний, вопреки моим ожиданиям, не было.
Наконец Серов стал читать последнюю страницу, на которой был напечатан всего один абзац и обозначено место для подписей трех министров — иностранных дел, обороны и безопасности. Генерал насторожился, посмотрел на бумагу с обратной стороны. Потом стал разглядывать ее на просвет, для чего ближе подошел к окну.
И тут он разразился искренним гневом. Но не по поводу содержания, а по совершенно неожиданному обстоятельству.
— Это что такое? — скрежещущим шепотом спросил Серов. И сам ответил:
— Три исправленных слова в одном абзаце! С подтирками отдавать документ на подпись трем членам правительства! Это — у вас печатали? И у вас держат таких машинисток? Гнать надо немедленно сраной метлой!
Ясное дело, что гнев бывшего шефа МГБ на самом деле адресовался не безвестным машинисткам, а всей пирамиде ответработников, которые должны были проявлять требовательность, отвечающую высокому уровню подписывающих документ.
Серов, наверное, не стал бы визировать записку, но там уже стояли подписи руководителей МИДа и КГБ. Поэтому он ограничился бранной фразой и брезгливым выражением лица.
Для меня же было важно другое: сосредоточившись на недостатках машинописи, начальник ГРУ ГШ не коснулся текста по существу, что могло бы прибавить куда больше переживаний, чем ощущение неловкости по поводу проскочившей технической небрежности.
Из этого, как из ситуации с термином «interdiction», я сделал вывод о нецелесообразности доводить до технического совершенства политические документы. Наоборот, в них надо оставлять легко находимые огрехи, чтобы ретивым начальникам было на чем проявить свою требовательность без нанесения ущерба основному содержанию.
Уж коли заранее известно, что есть гроза в лице начальства, должны быть и громоотводы. Они не украшают здание, но оберегают его от разрушения.
ИСТОРИЯ С ЧЕРНЫМ ПОРТФЕЛЕМ
В какой-то момент подготовки к советско-чехословацким переговорам в Чиерне-над-Тисой перед вводом войск стран Варшавского договора в Чехословакию летом 1968 года то ли Брежневу, то ли секретарю ЦК КПСС по соц-странам Катушеву пришла в голову мысль таким образом подготовить выступление главы советской делегации, чтобы в случае вопроса чехословацкой стороны по поводу любой фразы, любого упрека можно было сказать: об этом было напечатано там-то в чехословацкой печати, говорилось в такой-то беседе и т. д. То есть каждая фраза из выступления Брежнева должна была опираться
Легко было поставить такую задачу. Гораздо труднее оказалось выполнить. К обоснований речи Брежнева, а она была продолжительностью в два с половиной часа, привлекли сотни различных материалов. Сложенные воедино и последовательно в соответствии с текстом речи, они составили толстенную папку в несколько сот страниц.
Естественно, что такой груз оратор не мог таскать с собой. Вместе с тем документы должны быть под рукой в любой момент, если бы Дубчеку вдруг пришло в голову спросить у Брежнева, на каком основании тот бросает упреки в адрес чехословацкого руководства.
Было решено, что это досье ляжет в мой портфель, а я буду сидеть во время выступления Брежнева за ним и при первой необходимости достану требуемое обоснование, чтобы генсек мог опрокинуть малейшие сомнения в фактической неточности его заявлений.
Но тут оказалось, что большинство документов, которые легли в мой черный портфель, кстати сказать, специально купленный в ГУМе для этой цели, имели грифы с обозначением высоких степеней закрытости: секретно, совершенно секретно, особой важности, литер «К», «особая папка» и т. д.
Таскать такой груз можно было только при соблюдении мер безопасности. Существовали на этот счет какие-то инструкции, по которым получалось, что при перемещении портфеля рядом должны находиться два офицера при оружии. Но в то же время другие инструкции запрещали перевозить оружие через границу, а переговоры проходили на чехословацкой территории, куда советская делегация должна была переезжать поездом с нашей станции Блок-Пост.
Задачка решалась на уровне руководства КГБ, то есть Андропова. В результате для сопровождения моего портфеля был выделен один офицер, но в штатском, к которому был прикреплен еще один офицер с чехословацкой стороны, но с правом ношения оружия.
Так мы и двигались втроем от поезда, который привез делегацию с советской территории, до клуба железнодорожников на чехословацкой станции Чиерна, где проходило совещание. И если советский офицер догадывался, что он должен был охранять, то его чехословацкий напарник, видимо, смутно представлял свои обязанности, поскольку сосредоточил внимание главным образом на знаках почтения к своему коллеге с советской стороны, а вовсе не ко мне или к моему портфелю.
Слава богу, что Брежнев произнес свою речь в первый же день совещания. Содержимое досье никому не понадобилось, хотя я добросовестно перекладывал документы справа налево, листая вслед за Брежневым свой экземпляр его речи.
Тяжеленную папку больше не нужно было таскать на переговоры, и она заняла верхнюю полку в моем купе, не привлекая к себе внимания каких-либо секретных служб.
Портфель я по-прежнему брал на переговоры, храня в нем уже не секретное досье, а обычные рабочие блокноты, проекты речей и т. п. Однако поскольку к моему черному портфелю прикрепили двух офицеров с советской и чехословацкой стороны по договоренности на высоком уровне, то и отменить этот порядок могли только на таком же уровне. А кому была охота вновь разводить суету? Так и оставалось на протяжении всего трехдневного совещания в Чиерне. Два офицера безопасности совершали загадочный ритуал сопровождения человека с черным портфелем, в котором не было никаких секретов.