Кронпринцы в роли оруженосцев
Шрифт:
Вскоре он позвонил вновь и сказал, что секретарь ЦК по идеологии В. К. Лучинский согласен с моей кандидатурой. Условились о встрече. Но тут я должен был лететь в Североморск по плану изучения положения на местах. Мой разговор с Лучинским затягивался.
Вернувшись с Севера, я сказал Фалину о возможном переходе на работу в пресс-центр. В обычной манере вялого рассуждения Фалин сказал, что не стал бы возражать против любого перехода, но не считает сейчас такой шаг оправданным. Во-первых, продолжал он размышления вслух, заместителем заведующего ты и здесь можешь быть,
Далее была сказана ключевая фраза. «События серьезные готовятся, многие головы могут полететь, в идеологии — в первую очередь. Больше, — заключил Фалин, — ничего сказать не могу».
И не ясно было: он не может сказать ничего толи потому, что больше ничего не знает, то ли не хочет или не должен выходить за рамки доверенной ему информации.
Судя по этой фразе, Фалин должен был что-то знать о предстоящих выступлениях внутри руководства КПСС. Но его последующие действия показали, что он был вне активных планов будущего ГКЧП.
В июле — начале августа стали появляться разного рода заявления, обращения, письма, свидетельствующие о нарастании поляризации в партии и в государстве, особенно в силовых структурах. Но международный аппарат оставался вне этой борьбы. Никто к нам не подступал ни с какими предложениями. Ни слева, ни справа.
Положение руководителя пресс-центра не могло быть нейтральным. Ясно, что, находясь на этой точке, надо было служить какой-то силе. Так называемые идеологи, а именно Дзасохов, Лучинский, с которыми я был знаком, были мне, пожалуй, ближе в силу своей интеллигентности. Но не видно было, чтобы они готовы были хоть палец о палец ударить, чтобы влить какую-то энергию в партийную жизнь.
С другой стороны, разворачивалась активность Шенина, Бакланова, Купцова, которые явно рвались залатать ползущее на части полотно партийной организации. Но в человеческом плане я не чувствовал с ними родства душ.
Взвесив все эти слагаемые, с тяжелым сердцем позвонил Остроумову, сказал ему, что остаюсь в международной сфере, где работаю уже сорок пять лет. Думаю, что Георгий Сергеевич изматерил меня за то, что морочил ему голову, но, будучи воспитанным человеком, вслух он только выразил сожаление. То же самое я передал Лучинско-му через его помощника.
Тем временем шел август. Во второй декаде, кажется, укатил в отпуск в Крым Горбачев. Около десятого августа взял отпуск и Фалин, причем на полный месячный срок. Мы с ним условились, что мой отпуск начнется сразу же после его возвращения. С расчетом на это я заранее купил путевки с 7 сентября в «Тессели», крохотный санаторий, расположенный бок о бок с дачей Горбачева в Форосе.
Пятница, 16 августа, ничем не предвещала появление в понедельник 19 августа на политической сцене нового образования под названием ГКЧП, а на экранах телевидения с шести часов утра Танца маленьких лебедей из балета «Лебединое озеро».
Днем в пятницу мне позвонил Фалин из Переделкино, что в двадцати километрах от Москвы по Минскому шоссе, где он занимался ремонтом собственной дачи. Телефона в
Фалин сказал мне, что в понедельник он поедет на склад хозуправления ЦК КПСС во Внуково забирать выписанные ему пиломатериалы, поедет не на своей машине с радиотелефоном, а на грузовом «пикапе». Поэтому у нас никакой связи не будет до вторника.
Пожаловался он и на то, что во время ремонтных работ, которые делает в основном своими силами, подвернул ногу. В результате произошло растяжение сухожилия, голеностоп распух. Единственная обувь, в которой можно ходить, — старые кроссовки. Надо бы отлежаться, чтобы нога зажила. И в то же время если сейчас ремонт не закончит, то потом опять будет некогда. На том мы и расстались.
В то лето мы с женой жили в дачном поселке ЦК Усово. Там же по соседству находились большинство секретарей ЦК. К этому времени партийным начальникам уже не давали отдельных поместий, как было вплоть до первых лет правления Горбачева.
Рядом с тем домом, который мы делили пополам с первым заместителем заведующего общим отделом ЦК Орловым, жили Шенин, Дзасохов, Гиренко, Полозков. Чуть поодаль Ивашко, Купцов, Янаев, Семенова, Вольский, кажется, Лучинский. Здесь же продолжал жить ставший министром внутренних дел Пуго. И до самого августа жил Яковлев, сменивший должность секретаря ЦК на положение советника при президенте.
Одни из них были в отпуске, другие редко выезжали за город. А в действиях тех, кто был на месте, не видно было ничего необычного ни в субботу, ни в воскресенье, 17–18 августа.
Мой сосед Орлов потом говорил лишь, что его смутил отъезд в Москву в воскресенье, часов в девять вечера, Шенина, который из-за отпуска Горбачева и болезни Ивашко оставался главным человеком в ЦК КПСС. Орлов позвонил по правительственной связи, которая была у него на даче, в Москву, но нигде ему ничего тревожного не сказали. Однако в четыре часа утра в понедельник дежурный из ЦК КПСС вызвал того же Орлова на работу, ничего не объясняя, за исключением того, что это указание Шенина.
Забегая вперед, стоит сказать, что прямым начальником Орлова был Болдин, входивший в состав руководящего звена ГКЧП и ездивший в Форос уговаривать Горбачева поддержать переворот. Но сам Орлов после провала ГКЧП оказался одним из немногих аппаратчиков, оставленных на своем месте новыми властями.
О создании ГКЧП я узнал из телевизора, который включил в понедельник, 19 августа, как обычно в шесть утра. В Москву, тоже по сложившемуся графику, поехал в семь тридцать. Первые танки обогнал около восьми часов на пересечении МКАД и Минского шоссе.
Без четверти девять часов из Общего отдела, который соединял в себе функции главной канцелярии и организационной службы, сообщили, что в десять утра состоится заседание секретариата ЦК, вызываются все секретари, кто в состоянии прибыть на Старую площадь.