Кровь боярина Кучки

Полуян Вадим Петрович

Мрачные лица ещё более потемнели, бороды взъерошились, глаза вытаращились.

–  Найден!
– приставал Плешок.
– Скажи, что ты чмурила [166] , что яшник у тебя в кустах спрятан. И хватит точить ляскалы [167] .

Род пожал плечами.

–  Он из новгородских ониполовичей. Знавал я его прежде, когда у волхва Соловья проходил науку.

–  Ах, ты знавал его прежде, - задумчиво молвил Фёдор Дурной.

[166]

ЧМУРИЛА - шутник, проказник.

[167] ТОЧИТЬ ЛЯСКАЛЫ - болтать попусту.

–  Признайся, что ты шанява [168] , - не сдавался Плешок, - что он у тебя чудом развязался и сбежал.

Вот подошёл и сам атаман Невзор с Жядьком и Клочком. Узнав о случившемся, он дотянулся положить руку на плечо Рода:

–  Я верю тебе. Ты хотел сотворить добро. За добро злую плату берут.

Он подал знак, и лучники окружили Рода.

Сборище пошло к Азгут-городку, прихватив всю добычу, кроме отпущенного яшника и взятого им коня.

–  Я того гнедка для себя приглядывал, - злился Сенка Возгря.

[168] ШАНЯВА - разиня.

В крепости Рода подвели к подклету атаманской избы и заперли в холодной повалуше с волоковым окном. Переминаясь с ноги на ногу, чтоб не иззябнуть, он видел, как два охраныша, расчертив мечом снег на клетки, играют в «херики» и «оники».

–  Поставь «херик» слева вверху, - подсказывал из окна Род.
– Теперь справа внизу… Теперь справа вверху… Выиграл!

Тот, что расставлял «оники», закрыл окно наружной задвижкой.

Повечер за Родом пришли и препроводили наверх, где он пировал в свой первый день жизни с бродниками. На сей раз столы стояли не буквой твёрдо, а покоем безо всяких питий и брашн. Малая дружина сидела, положив локти на столешницы. Кто не поместился за столами, сели на лавках у стен. Пасмурно было в хоромине, светцы нещадно коптили.

Невзор расположился, как на пиру: по одну сторону - Ольда-варяжка, по другую - Жядько с Клочком и Оска Шилпуй.

–  Братья, - истиха начал атаман, - О чём нам тут растабарывать? Найден давеча признался, что узнал в Бараксаковом попутчике знакомца и потому самолично решил его судьбу. О себе не помыслил. Зато мы о нём помыслим. Как скажете?

Собрание тяжело дышало. За полгода бродники вряд ли привыкли к Роду. Не слишком Найден был общителен. Малая дружина запомнила, как голоус отчаянно которился [169] с лжеволхвом, и не спешила выносить приговор. Ждали, что на сей раз этот из молодых да ранний видок сотворит чудо в свою защиту. А он молчал.

[169] КОТОРИТЬСЯ - спорить, враждовать.

–  Он лишил нас большой поживы, - напомнил Оска Шилпуй.

Собрание продолжало сопеть.

–  Узлы на яшнике не развязаны, а порваны сами путы. Я глядел, - подал голос Могута.
– Их мог порвать лишь Найден. Купцу такое не по силам. Пенька ничуть не гнилая.

На Могуте лучами сошлись удивлённые взгляды. Вот оно, начинается любопытное! Лучи внимания сместились в сторону Рода, одиноко стоявшего посреди избы.

–  Верно ли? Верно ли?
– раздались вопросы.

–  Да, я разорвал вервие [170] , -

спокойно заявил осуждаемый.
– Узлы были для меня неведомы. Не имел времени развязывать.

[170] ВЕРВИЕ - верёвки, путы.

–  Мои узлы никому не ведомы, - возгордился Плешок.

Невзору явно не нравилось, что суд сбивается на какие-то мелочи - узлы, верёвки… Проклятый голоус опять силу показал! Не смягчились бы булыжные сердца судей!

–  Так что скажете?
– прекратил излишнюю мешкотню атаман.

–  Васька Гунтяй, что привёз Перхурия Душильчевича с незавязанными глазами, вместе с ним был отправлен к ядрёной матице, - напомнил Жядько.

Сызнова воцарилась тишина. Все понимали, что Найден за содеянное повинен смерти, да никому не хотелось произнести это вслух. Невзор отлично распознавал настроение своих подданных: пока роковое слово не сказано, каждый взвешивает его собственной головой, а стоит хотя бы нескольким дружно произнести это слово - и общее тугоумье обернётся безумьем, головы отключатся, глотки заорут по подсказке. Первыми несколькими могли бы стать приближённые атамана. А надо видимость братства соблюсти.

Он обратился к Могуте:

–  Ты что надумал?
– Тот отвернулся. Вопрос переметнулся к Бессону: - Ты?
– Плешок промолчал. Тогда атаман нацелился в Фёдора Дурного: - А ты?

–  Дай ещё чуть подумать, - склонил голову бородач.

–  Да чего думать!
– сыкнулся из-за стола ухарь - шапка набекрень. Род и имени-то его не помнил или не знал.
– Чего головы морочить? Любой из нас яшника отпусти - тут ему и славу запоют. А чем Найден не таков, как мы? Или не дорос, не подошёл срок? Нет, мёртвых на погост, хоть в великий пост!

После такой для бродника многословной речи и Оска Шилпуй, и Жядько с Клочком друг за дружкой поднялись:

–  Смерть ему!

Ольда-варяжка хотела опрокинуть на судей холодный ушат воды, да только подлила масла в огонь.

–  Изверги лесны-я!
– завопила она, как никто не ожидал.
– Вы все его одного не сто-и-те-е! Станете его казнить, меня рядом казните-е!

Пыталась выразить нечто сильное. Не получилось. Атаман довершил её неудачу:

–  Может, тебя и в постель с ним рядом положить?

Кое-кто рассмеялся, и приговоры уже легче посыпались из расслабившихся уст:

–  Смерти! Смерти!

–  Плачь-ка ты о себе больше, а о нём и без твоих возгрей…

И атаман, ко всеобщему удовольствию, сделал знак, чтобы её увели. Судьба молчавшего, как бы безучастного голоуса, кажется, была решена.

–  Сам-то что мыслишь?
– по-отечески обратился к нему Невзор.

–  По данному слову супротив воли я оставался с вами, - спокойно отвечал Род.
– Стало быть, в смерти моя избава, не в твоей милости, атаман. Потому жду смерти.

–  Всем рано или поздно умереть, - лицемерно вздохнул Жядько.
– И тебе, и мне, и даже самому атаману.

Вновь ясно увидел Род кровавые мечи, пронзающие Невзора. Ещё яснее, нежели в первый день, на пиру.

–  Скоро, скоро! И тебе, и ему… - невольно вымолвил он.

–  Что мне и ему?
– завопил Невзор, буравя глазками то Жядька, то приговорённого.

Бродники заворожённо взирали на голоуса-ведальца. Многим от его сверкающих очей стало не по себе.

–  Хватит!
– стукнул кулаком по столу Невзор, - Решено!