Кровь боярина Кучки
Шрифт:
Старик не тронулся с места.
– Облыжник! Прочь с глаз моих!
– заорал Невзор, выбросив руку с указующим перстом в сторону новоиспечённого бродника.
На сей раз общество зашумело угорожающим ропотом.
– Пусть он подойдёт!.. Пусть подойдёт!
Кратким было атаманово раздумье. Он сделал своему поноровнику отчаянный знак, как бы принося его в жертву. И старик заплетающейся походкой подошёл к Роду.
Юноша перенял его емурлак, ловко пошарил в нем и извлёк на ладони несколько белых шариков. Взяв первую попавшуюся чашу со стола, растёр шарик в порошок и бросил в вино.
– Кто отважится выпить?
Желающих не нашлось.
– Худа не будет, - пообещал Род.
–
С дальнего конца поднялась над столом гора мышц. Подошёл звероподобный Могута и взял опасное питье.
Все напряжённо смотрели, как он осушил посудину. После все ждали. Но недолго.
– А ничего!
– густо сказал Могута.
– Винцо не хуже того, что я в Шарукани пил, когда мы половцам муромский полон продавали. У-уй, сколько взяли полону! Князь Сантуз не мог сметить! Отдавали чагу по ногате, кощея по резани.
– Чего мелешь!
– взъярился Фёдор Дурной, - За ногату отдают поросёнка или барана, а за резану - миску тюри.
– Я и говорю: задарма, - настаивал Могута.
– Тьму тысяч взяли полону.
– Соплеменниками торговал!
– возмутился кто- то.
– Да! Родичей готов продать, коли душу продал!
– вскинул могучий бродник медвежью голову.
– Все мы отцепродавцы! Кому молимся? Златицам с лярвами латынских королей да басурманских царей. Решили: лучше быть мехорезом [146] , чем мехоношей [147] . Головники! Нюхалы [148] по большим дорогам! Горячей крови пиюхи! [149] За кем идём? Кому служим?..
[146] МЕХОРЕЗ - грабитель, отрезающий мешки с деньгами.
[147] МЕХОНОША - чернорабочий, таскающий мешки.
[148] НЮХАЛА - лазутчик, ищущий добычу.
[149] ПИЮХА - пьяница.
Жилистый человек с наметившейся плешиной, что сидел против Рода, и ещё двое соседей по столу подхватили под мышки неистового богатыря.
– Уноси ноги, уноси!
– Атаман просто-напросто желал проверить новика. Что на уме, то и на языке. Попросил снадобьем помочь…
– Врёшь!
– резко оборвал Невзор.
– К твоей затее я не причастен.
Лжеволхва стали окружать. К нему потянулись цепкие руки. Ждали атаманова слова. И оно прозвучало:
– К ядрёной матице Валаама Веорова!
Старик забился воющей мухой в многочисленных щупальцах толпы-паука. Видно было, как все с боязливой радостью торопились расправиться с ним.
И вдруг Жядько рявкнул:
– Ти-ша!
– Братья, - ласково произнёс Невзор в наступившей тишине.
– Я вынес приговор старому хлюзде [150] , что покушался на вашу честь. И вам мой приговор люб. Приговорите же и вы этого халабруя [151] , - атаман указал на Якушу Медведчикова.
– Он обесчестил меня прилюдно. Уже сверху донизу просочилось моё бесчестье. Гляньте, что творится в Азгут-городке!
[150] ХЛЮЗДА - плут, мошенник.
[151] ХАЛАБРУЙ -
Он растворил оконницу, и вся малая дружина услышала шум толпы, окружившей хоромину. Там, внизу, бушевали бродники с заспинными колчанами, полными стрел, с луками, вскинутыми над головами. Дружно, как удары набата, сотня глоток выкрикивала: «Не-взор! Не-взор!» Крики были во славу, а не в угрозу. Тем временем в избу ввалились лучники под предводительством мрачного безбородого мужика с длинными обвислыми усами.
– Оска Шилпуй!.. Оска Шилпуй!
– пронёсся пугливый шёпот.
– Вождь атамановых охранышей, - прошептал у самого уха Рода Фёдор Дурной.
– Мы окружены!
– Так каков будет ваш приговор моему обидчику?
– вкрадчиво вопросил Невзор. Малая дружина молчала.
– К ядрёной матице его?
– то ли постановил, то ли испросил согласия атаман. И опять молчание.
– Любо ли вам моё решенье?
– прозвучал завершающий вопрос, за которым должны были следовать не слова, а дела.
И общество, опустив очи долу, вразнобой ответило:
– Любо… любо…
– Стало быть, общее решение, - подытожил Невзор и махнул рукой.
Богатырь Якуша Медведчиков, могший всю атаманову прислугу, как крыс, с себя стряхнуть, не оказал никакого сопротивления.
– А этого… - низкорослый ватажник снова вытянул указующий перст в сторону новика, - этого… Вся нескладуха из-за него! Погорячился я в малую дружину его принять… Вон его отсель! Вон!
Прежде чем быть выдворену, Род собственной волей двинулся к двери. Никто слова в защиту не молвил, не оказал малейшей заступы. Даже Фёдор Дурной тихомолком отодвинулся к темной стенке.
Род застыл на высоком просторном крыльце. Внизу бушевали лучники, выкрикивая: «Не-взор! Невзор!» Вдали виднелась бревенчатая стена с заборолами [152] и костровыми [153] башнями по углам. Там и сям тянулись то ли длинные избы, то ли кошары с узкими продолговатыми оконцами, затянутыми пузырём, а местами заткнутыми лубьём. На площади по пути к крепостным воротам высилась виселица - «ядрёная матица», по выражению атамана. К ней подводили барахтающегося лжеволхва и обвисшего многопудовым мешком Якушу. Крик и гомон сопровождали смертное действо…
[152] ЗАБОРОЛО - защищенная бревенчатым бруствером площадка, идущая по верху крепостной стены.
[153] КОСТЁР - укрепление.
Чья-то рука ухватила Рода под локоть:
– Пойдём, малый. Не твоим глазам это видеть.
Его настойчиво уводил с крыльца тот самый жилистый человек с наметившейся плешиной, что сидел за столом напротив и бахвалился, как кого-то «бякнул, ажно он яхнул». По выражению соседа, этот бахвал «не шаняманя дерётся», хотя ростом не велик. Род не обиделся на обращение «малый» и доверчиво пошёл с бродником.
– Ты кто?
– Я Бессон Плешок, - усмехнулся тот.
– Прозвали за то, что рано плешивым стал.
– Отведи меня к Филимону-гудцу, - попросил юноша, памятуя о «челядинце Жилотугов», как назвал старого дудошника Невзор. Верилось: именно этот человек, признавший его, сумеет облегчить душу после сегодняшних передряг.
Плешок подвёл к похилившейся лачуге на пустыре у крепостной стены.
– Гудец живёт наособину, не в общем дому. Дудит, никого не тревожа.
Ночь уже накатывалась на Азгут-городок. В лачуге хоть глаз коли. Плешок нашарил на столе светец, достал трут, вздул огонь.