Кровь фюрера

Мид Глен

Когда Фолькманн вернулся в комнату, девушка молча стояла у окна. За стеклом мерцали огни города — отсюда открывался роскошный вид на Рио-Парагвай, в сгущающейся тьме по реке плыли в разных направлениях паромы.

Фолькманн подошел ближе, девушка обернулась, и он увидел, что она плачет. Через мгновение она уже уткнулась лицом ему в грудь, а ее тело сотрясалось от рыданий. Он обнял ее и так стоял, пока она немного не успокоилась. Наконец она медленно отстранилась от него.

— Простите. Я… я никак не могу отогнать от себя воспоминания. О том, как я ночевала в этой квартире в последний раз. И о том, что рассказал сегодня детектив… как умер Руди.

— Сегодня был тяжелый день. Может быть, выпьем?

Девушка

кивнула. Фолькманн отправился в кухню.

Водка и безалкогольные напитки стояли на кофейном столике, а между ними находилась мисочка со льдом. На лбу Эрики Кранц выступили мелкие капельки пота. Она сняла туфли, и Фолькманн не мог отвести глаз от ее длинных гладких ног, от ее идеальной фигуры. Тело девушки возбуждало его, и он разглядывал ее большие тугие груди, изгибы бедер, такую же загорелую до черноты кожу, как и у некоторых южноамериканских девушек. Он постарался выбросить эти мысли из головы.

— Расскажите мне о Руди.

— А что бы вам хотелось узнать?

— Все, что вы сочтете возможным мне рассказать.

Лицо девушки опять болезненно исказилось.

— Он был хорошим и добрым человеком и к тому же отличным журналистом. Он любил жизнь. У Руди всегда было отличное настроение — независимо от того, как обстояли дела. — Девушка пожала плечами. — Я действительно не знаю, что еще вам рассказать.

В папке, которую дал Фолькманну Санчес, собственно, мало что было: два листа тонкой бумаги с текстом на английском языке, специально переведенном для этого случая. Подробности личной жизни, политические предпочтения, возраст, семья. Но Фолькманну хотелось выслушать мнение девушки, узнать что-то еще. Тайны. Что-то личное. Нечто такое, что все мужчины держат при себе и чем иногда делятся с женщиной. Какую-нибудь зацепку, зацепочку, что-то, что могло бы пролить свет на это преступление.

Вытащив из кармана пачку сигарет, он предложил девушке закурить и поднес огонь сначала ей, а потом прикурил свою сигарету.

— Расскажите мне о родных Руди.

— Вы имеете в виду его семью?

— Да, его семью.

Девушка взглянула на стакан, а потом посмотрела Фолькманну в глаза.

— Наши с Руди мамы были сестрами. После войны, когда они еще были детьми, мои дедушка и бабушка привезли их в Аргентину. Через много лет мама Руди познакомилась с парагвайцем. Он учился в университете в Буэнос-Айресе, а после того, как он окончил университет, они поженились и переехали в Асунсьон, где Руди и родился. Он был их единственным ребенком.

Девушка повертела стакан в руках и посмотрела на фотографии на полке.

— Руди был очень похож на отца. Всегда смеялся над жизнью. Мать Руди была очень серьезной. Мне кажется, она была несчастлива.

Фолькманн посмотрел на фотографию хорошенькой блондинки. Хорошенькой, но неулыбчивой.

— Почему?

Эрика Кранц заправила прядь волос за ухо и посмотрела на Фолькманна.

— Однажды моя мама рассказала мне одну историю. Во время войны, когда они еще были детьми, они с сестрой жили в Гамбурге. В одну из ночей город бомбили. Это была одна из самых жутких воздушных атак. Люди сидели в бомбоубежищах и молились. Всем было страшно. Когда неподалеку упала бомба, закачались стены и погас свет. Люди начали паниковать. Мама Руди была тогда еще ребенком, и она очень испугалась. Она в панике выбежала из бомбоубежища, но через секунду увидела на улице настолько ужасную картину, что она навсегда осталась в ее памяти. Пылающие здания, трупы — настоящий ад. То была кошмарная ночь. Ее друзья детства и родственники… многие из них погибли. После этого она стала очень замкнутой. Она была чувствительным ребенком, и та ночь произвела на нее жуткое впечатление. Руди говорил, что всю свою жизнь она вновь и вновь проживала ту ужасную

ночь. Она всегда была очень грустной.

— А родители Руди… как они умерли?

— Мой дядя часто брал с собой семью, отправляясь в экспедиции. Самолет, на котором они летели, разбился в районе Южной Амазонки. Руди тоже был пассажиром этого самолета, но он выжил. Его нашли через четыре дня в состоянии шока, он истекал кровью. На его лице так и остались шрамы. Он долго не мог оправиться от этой травмы. Он стал чаще приезжать к нам в Германию, ведь мы были его единственными родственниками. Но он говорил, что не может там жить, хоть и хорошо владел немецким языком. Мне кажется, Руди считал немцев слишком строгими людьми, слишком серьезными. Его народом были парагвайцы. — Девушка взглянула на свой пустой стакан. — А можно мне еще выпить?

Фолькманн налил им еще и бросил в стаканы кубики льда.

— А почему ваша семья вернулась в Германию?

Фолькманн внимательно смотрел на девушку. Та сделала глоток, сжимая стакан обеими руками.

— Моя мама познакомилась с отцом в Буэнос-Айресе и вышла за него замуж. Он был бизнесменом, немецким эмигрантом. Отец был намного старше ее. Но он умер, когда мне было всего три года, так что я его не помню. Дедушка и бабушка тоже умерли, после чего, как мне кажется, мама стала чувствовать себя как-то неуютно. Она продала бизнес отца и решила вернуться в Германию. У нее там остались родственники, и она считала, что мне лучше учиться там. После того как я окончила университет, она снова вышла замуж и переехала в Гамбург, и мы стали с ней меньше общаться. Как, собственно, и с другими родственниками. Но мы с Руди всегда переписывались. Он был для меня старшим братом.

Девушка отвернулась, ее глаза опять наполнились слезами. Отпив из стакана, Фолькманн посмотрел на девушку. Ему хотелось протянуть руку, коснуться ее, утешить, но он не знал, как она отреагирует на это.

— Дитер Винтер, молодой человек, которого Руди якобы видел у того дома… Руди не сказал, о чем они говорили при встрече в Гейдельберге?

Эрика Кранц нахмурилась.

— Я задала Руди тот же вопрос. Он сказал, что вначале они просто обменялись любезностями. Винтер был очень пьян, он пренебрежительно высказался по поводу происхождения Руди, имея в виду, что он был только наполовину немцем и родом из Южной Америки. Именно поэтому Руди показалось странным, что он встретил Винтера в Асунсьоне. На вечеринке Винтер спросил у Руди, сумел ли он адаптироваться в немецкой общине Парагвая. Руди сказал, что с немцами ему скучно и что он предпочитает приветливых испанцев. Очевидно, Винтеру не понравилось это замечание, он воспринял его как личное оскорбление и стал вести себя очень агрессивно.

— Именно поэтому он так не понравился Руди?

Девушка пожала плечами.

— Руди он показался надутым болтуном. К тому же Винтер сказал ему, что, если уж Руди так не нравятся немцы, пусть уезжает к себе. Так должны поступать все немецкие иммигранты, сказал Винтер. Еще один полукровка Германии не нужен.

Она поставила стакан на стол.

— Все дело в этом слове. Я уверена, что вам известно… оно оскорбительно. Так называют человека, который является немцем только наполовину. Лишь наполовину ариец.

Фолькманн кивнул.

Жара в маленькой квартирке усиливалась, несмотря на кондиционер. Поднявшись, Фолькманн поставил пустой стакан на стол и посмотрел на девушку.

— Санчес сказал, что заедет завтра утром, чтобы отвезти вас на кладбище, где похоронен Руди.

— А вы поедете с нами?

— Как вам будет угодно.

Девушка кивнула.

— Да, если это вас не затруднит. Спасибо, герр Фолькманн.

— Называйте меня Джо. — Он указал на телефон. — Вы не могли бы вызвать такси? Пора возвращаться в гостиницу.