Кровь и почва русской истории
Шрифт:
Однако не стоит преувеличивать вину белых расистов. Отказываясь учить французский язык, иммигранты сами отказываются от культурной ассимиляции и подрывают перспективу структурной, тем самым обрекая себя на социально уязвимое положение. Не говорю уже, что отказ от ассимиляции вполне естественно воспринимается принимающей стороной как гражданская нелояльность. Таким образом, существует и устойчиво поддерживается связь между этничностью/расой, с одной стороны, лояльностью и профессиональной компетенцией, с другой. В 2001 г. среди этнических французов уровень безработицы не превышал 9,4 %, в то время как среди небелых иммигрантов – 27,7 %; 40 % молодых французских безработных сегодня – это выходцы из северо-восточной
В заокеанской «стране равных возможностей» расовые барьеры практически непреодолимы и, в любом случае, значительно выше культурных и социальных. «В США… во второй половине XX в. большинство браков заключалось между представителями своей расы (99 %), своей религии (90 %) и своего социального класса (от 50 до 80 %). Число браков между белым и небелым населением в целом по стране составляло только 2,3 % от величины, ожидаемой при панмиксии…»[362].
Колоссальная по масштабам и ресурсам политика преодоления расовой сегрегации не привела к полной ассимиляции черных в американском обществе, социально-экономический разрыв между черными и белыми сохранялся почти неизменным на протяжении последних 20-30 лет. Ни «плавильный тигель», ни мультиэтнический «салат» не смогли обеспечить внутреннее единство американского общества. Более того, с 1980-х гг. расовая отличительность - принадлежность к черным - стала основанием для выдвижения политических и культурных требований, что сделало ассимиляцию еще более проблематичной.
Анализ американской практики привел к предположению о «расе» - физиологических различиях в цвете кожи и других внешних чертах – как важном факторе, определяющим существенную разницу между меньшинствами, которые допускаются к ассимиляции и теми, которые не допускаются. Эта гипотеза объясняет, почему иммигранты-европейцы ассимилировались в принимающихся обществах быстрее и лучше групп, чья «раса» отличается от европейской. В этом смысле у «польского водопроводчика Петра», а тем более его детей, несравненно больше шансов стать полноправным членом французской нации, чем у «Али» - потомка арабских иммигрантов даже в третьем поколении.
Гипотеза указывает фундаментальную (и, видимо, неискоренимую) причину и исток расизма – внешние различия между людьми. Идея принципиальной важности этих различий получила развитие и обоснование в рафинированной постмодернистской культурной антропологии, трактующей человеческое тело как точку, из которой вырастает мир культуры и социальности. «Исторически и эмпирически тело вовсе не является общим началом для всего человечества, универсальной основой взаимопонимания»[363].
В таком ракурсе не культура и религия, а биология оказывается в основе демаркации новых иммигрантских групп в западных обществах. «Трудно представить себе представления о “я” и “мы”, не исходящие всякий раз из сравнения тел»; «коллективные “идентичности” людей часто основаны на проведении границы на основе телесных различий, служащих линией исключения: анатомические различия половых органов, различия в цвете кожи и т.д.»[364].
Предельной границей для выделения арабских, азиатских и черных иммигрантов служит их внешность, их тело. Более того, нарастание иммиграционных потоков из третьего мира, возможно, не столько стирает эту границу, сколько усиливает и подчеркивает ее. «Все больше людей с очевидно “иными” телами пересекает границу Севера и Юга, Востока и Запада. Они не дают забыть о том… чем мое тело – наше тело – отличается от других, чужих тел»[365].
Хотя наполнение дихотомии «мы-они» варьируется в различных историко-культурных контекстах, сама по себе она представляет базовую биологическую матрицу. Это значит, что культурные и социальные отличия привязываются к этническим и расовым признакам, служащим первоначальным основанием дифференциации
Культура не обязательно антитеза биологии. Она может не нивелировать и снимать, а, наоборот, подчеркивать и закреплять этнические и расовые различия. Наукой выяснена возможность синергетического (взаимоусиливающего) воздействия социальных и культурных, с одной стороны, и биологических – с другой - факторов. Культурная (социальная) дифференциация и стратификация ведет к последующим генетическим изменениям, усиливая склонность к сотрудничеству со «своими» и враждебность к «чужим». В свою очередь, генетическая близость обретает выражение и легитимацию в культурной групповой (социальной) идентичности. Тем самым культурные различия оказываются тесно связаны с биологическими, культурные и «телесные» идентичности могут совпадать. Не это ли происходит с «третьемирскими» иммигрантами на Западе?
Хотя «тела» арабов и негров слишком очевидно отличаются от «тел» европейцев, дабы безболезненно быть интегрированными в «мы» европейцев, само по себе это отличие не порождает расизм. Он порождается психологической (возможно, имманентной, то есть опять же биологически детерминированной) склонностью человека к культурной и антропологической минимизации отличающихся от него «других». «Как с точки зрения индивида, так и воображаемого сообщества [в виде] нации психологически очень трудно согласиться с наличием сильно отличающегося от нас “другого”, одновременно признавая его основополагающее человеческое равенство и достоинство»[366]. Понятно, что чем значительнее биологическая разница между «мы» и «они», тем выше вероятность, что отношение к последним будет основываться на презумпции антропологической и культурной второсортности или даже неполноценности.
Сквозь эту призму интересующий нас конфликт окажется улицей с двусторонним движением. В глазах автохтонных европейцев иммигранты выглядят «ущербными» уже в силу своей внешности, что подпитывается социальной «второсортностью» (занятие непрестижной, тяжелой и низкооплачиваемой работой) некоторых из иммигрантских групп. Однако интерпретируется этот процесс по понятным причинам не в расовых, а в культурных формулах: культурная (включая религию) идентичность иммигрантов приводится в качестве первопричины их социально-экономического отставания и фокуса неприязни европейцев. Но точно так же некоторые иммигрантские группы концептуализируют собственное антропологическое отличие от европейцев («неполноценных» уже в силу этого обстоятельства) в религиозно-культурной формуле «ущербности» «безбожного» и гедонистического западного общества.
Принципиальная важность «расы» для понимания нового типа конфликтности в западном мире подтверждает некоторые аспекты гипотезы о социальной природе этого конфликта, но одновременно вскрывает ее недостаточность. Отличие в «телах» составляет основание массового расизма и генерирует дискриминационные социальные практики в отношении «других». Но не объясняет, почему иммигрантские группы по-разному реагируют на дискриминацию: одни из них могут ее преодолеть и добиться успеха, в то время как другие остаются аутсайдерами даже при искусственно создаваемых условиях преодоления дискриминации.
Негров Соединенных Штатов, конечно, нельзя называть иммигрантами. Но эта расовая группа очень показательна как пример того, что мощная и разветвленная государственная политика «аффирмативных акций» не смогла преодолеть и даже существенно сократить социально-экономический и образовательный разрыв между белыми и чернокожими американцами. Более того, высказывается небезосновательное предположение, что долгосрочный эффект «аффирмативных акций» оказался парадоксальным: они не стимулировали, а расхолаживали, размагничивали негров США, поскольку гарантировали им преференции на основании одной лишь расовой отличительности.