Кровь и пот

Нурпеисов Абдижамил

Мюльгаузен в последнее время ложился поздно, вставал рано, похудел, осунулся и был постоянно мрачен. Увидев Еламана, он отвернулся и, посапывая, продолжал одеваться.

— Петька… — робко окликнул его Еламан.

— Ну?

— Да, вот видишь…

— Ничего не вижу. Ну?

Мюльгаузен давно уже решительно отошел от Ознобина и Селиванова и собрал небольшую группу единомышленников среди рабочих. Он и с Еламаном теперь почти не разговаривал, после работы сразу исчезал, а домой возвращался далеко за полночь, а иногда и к утру. Еламан знал,

что Мюльгаузен старается раздобыть оружие и поднять восстание в городе.

— Черт побери… — бормотал Мюльгаузен, по-прежнему не обращая на Еламана внимания. — Никогда ничего не найдешь на месте… Маша! Маша-а!

Прибежала сестра. Она была в переднике, с запачканными мукой руками, раскраснелась и часто дышала — месила тесто на кухне.

— Что? Ты звал меня?

— Где расческа?

Маша огляделась, что-то припоминая, потом поправила волосы и смущенно взглянула на Еламана.

— Ну? Где расческа, спрашиваю?

— Сейчас поищу…

Еламану как-то расхотелось говорить с Мюльгаузеном, и он повернулся. Увидев, что Еламан уходит, Мюльгаузен поморщился и буркнул вслед:

— Подожди, что там у тебя?

— Да, так, дело одно…

— Что за дело?

— Старик вот приехал… Так я бы хотел денька два с ним побыть.

— Подходящая причина.

— Я от работы не отлыниваю.

— Что-то у тебя слишком много родных. Маша! Ужин скоро?

— Сейчас.

— Давай скорей — времени нет ждать!

«Зря я у него спрашивал… Да и вообще лучше жить нам врозь. Вот дед уедет, надо будет другую квартиру подыскивать», — подумал Еламан и пошел к себе.

II

— Так-так… Ну а Мунке как? Жив, здоров?

— Э, сынок, ходит себе по земле, что ему делается?

— Я слышал, у него опять ребенок родился?

— Правда, правда… Есть теперь у него крикун.

— Ну а как они с Досом? Все еще косятся?

— Какой там косятся! Целый аул раскололся! Друг против друга прямо на дыбы встают. А все Танирберген… Ух и лиса! Он же их расколол, а теперь натравливает. Мунке и Дос видеть теперь не могут друг друга!

Услышав имя Танирбергена, Еламан уже не расспрашивал больше и насупился. Он знал всю меру своей ненависти и не хотел растравлять себя. Старик Есбол некоторое время дремал, потом вдруг очнулся и поднял глаза.

— Подвинься-ка поближе, сынок…

Еламан подсел ближе и уставился на старика. Он сразу понял, что дед Есбол собрался сказать что-то важное.

— Говорят, глаз отца на сына зорок. — Есбол любил начинать издалека. — Помнится мне, в детстве ты был чутким мальчонкой. Глядел я на тебя, и сердце радовалось, думал: вот вырастет, с добрым сердцем человек будет. Ты ведь много лет пас коней Кудайменде. Небось повадки коней знаешь?

Еламан только моргал, напряженно угадывая, куда клонит старик Есбол.

— Знаешь, бывает саурик-айгыр, жеребец-безумец. Ему и в бескрайней степи тесно. И вот, не давая покоя ни себе, ни другим, гонит и гонит он без цели по всей степи свой маленький

косяк. Но есть и другие жеребцы. Бывает благородный длинногривый жеребец— кутпан-айгыр. Он умен, спокоен и зорко охраняет свой косяк. Вот я и думал, что ты будешь добр и бережлив к своему очагу, мудрым в гневе и незлопамятным человеком. Ну а теперь, послужив в солдатах, не растерял ли ты на чужбине этот божий дар? Не ушла ли от тебя мудрость и доброта? А?

Есбол вдруг хихикнул, высоко вздернул голову и посмотрел на Еламана маленькими слезящимися глазами.

Еламан ничего не понимал, но чувствовал какой-то укор, какую-то тихую печаль, исходящую от старика, и оробел. Дед Есбол быстро оборвал смех и принял опять задумчивый вид.

— Где теперь Акбала, ты знаешь? — громко и резко спросил он. Еламан вспыхнул, пальцы у него задрожали. Лицо его, на котором до сих пор держалось лишь почтение к старцу, исказилось.

— К чему это? Зачем она мне? — пробормотал он, потупясь.

Есбол досадливо вздохнул.

— Вот-вот, ты как раз этот жеребец-безумец. Теперь самое время, чтобы свести с ней счеты… — недовольно пробурчал он и нахмурился. — Может, конечно, вы и отошли друг от друга, охладели, но разве она не единственная дочь почтенного Суйеу? Разве не из-за любви к тебе Суйеу отвернулся от любимой дочери? А знаешь ты, что значит ребенок для родителей? Не только по живым, но и по умершим давно детям у бедных родителей от боли и тоски душа чернеет! Каким бы суровым ни был Суйеу, разве легко ему было дочь проклясть? Подумай!

Еламан молчал. «К чему это он все мне говорит?»— угрюмо подумал он.

— Она же мать твоего ребенка, — пустил дед Есбол в ход главный свой козырь.

— «Мать, мать»! — взорвался вдруг Еламан. — Какая она мать, если шестимесячного ребенка…

— Брось! Знаешь, как ей сейчас трудно? Знаешь? Ничего ты не анаешь! И Суйеу вот тоже никак не простит ее. Этот дьявол не то, что мы… Если он обидится, до самой смерти помнить будет. Неужто тебе уподобляться ему?

Старик Есбол махнул рукой и отвернулся. Еламан сидел насупившись. Немного погодя Есбол пытливо поглядел на него, хотел еще что-то сказать, но раздумал, решил, что и без того наговорил достаточно.

После этого разговора старик погостил у Еламана еще неделю. Узнав как-то от Еламана о приезде в город подводчиков, старик вдруг собрался в дорогу.

Перед отъездом, привязав у ворот оседланную верблюдицу, дед Есбол вдруг спросил (все понимал старик!):

— Сынок, ты в письмах писал нам, что есть у тебя какой-то друг, а? Гм…

Еламан сконфуженно кашлянул.

— Вы еще друзья?

— Гм…

Старик задумчиво кивнул стриженой головой в черной плюшевой тюбетейке:

— В старину покойный мой отец говаривал: «Коня цени по стати, человека — по нутру». А нутро человека трудно разглядеть. Н-да… А еще трудней выбрать друга по внешности. Это все равно что сесть на необъезженного коня и всю дорогу потом бояться, что сбросит…