Кровь в его жилах
Шрифт:
— Елизавета-свет Павловна, на нем живого места не было, когда на второй день я его забрал от жандармов.
— Спасибо, друг! — пробормотал Саша.
— Всегда пожалуйста! И… Елизавета Павловна, помнится, вы говорили, что не собираетесь на трон. Так вот, коварная вы моя… Захотите под мою руку — с удовольствием возьму в сыск. Опричники не сидят на троне.
Она возразила усталому мужчине — понимала же, что из лучших побуждений предлагает:
— У опричников обеты, а я семью хочу. Дом на краю земли у озерной глади, лес, шепчущий сказки, детей…
— М-м-м… —
Саша прошептал ей в висок:
— Не обращай внимания: Лешку змей по голове хвостом ударил — сам видел. Бредит он.
Светлана не сдержала смешок — ей надо собираться с мыслями, ей надо придумать, как Волкова разговорить, но после боя в голове было отчаянно пусто, да и… Даже злость на собственную недогадливость покинула её, на Волкова она уже не злилась тоже — он не один такой вот «благодетель» земли русской. Тут каждый второй князь — «благодетель» и тварь. Одного было жаль: помнится, Волков её убеждал не бояться своего дара. Применять его! И почему тогда она поверила в его слова? Почему не обратила внимания на несоответствие: Волков и так хорошо отзывается о нечисти! Заметила бы — может, Лапшины были бы живы…
Князь остановился перед ними, цепко из-под бровей осматривая каждого. Жалкое, наверное, они представляли из себя зрелище: окровавленные, обгорелые, в драных кафтанах, усталые и потерявшие на дне Идольменя огненного змея — единственного, кто мог подтвердить их слова, кто мог дать свободу Саше и Мише и рассказать, что случилось с Кошкой.
Светлана выскользнула из объятий Саши и шагнула вперед. Мужчины заученно шагнули следом, своими плечами чуть прикрывая её. Вот же упрямые! Их ветром колышет после схватки, а туда же…
— Пришли, Константин Львович, — пробормотала Светлана. Она не знала, что еще можно сказать.
Князь, в черной чиновничьей шинели, в мерлушковой шапке несмотря на мороз, такой похожий на Мишку, согласился с ней:
— Пришел, Лизонька, пришел. А ты опять не выгорела.
— Простите, что подвела.
— Что ж, зато ты изменилась: раньше одиночка была, никого не подпускала, даже Мишаню моего, а сейчас… Погляди на себя: научилась доверять и выбирать нужных людей. Горжусь тобой, девочка. Ты сильно выросла и изменилась. Кажется, ты почти достойна трона.
Это «почти» царапнуло Светлану — змея больше нет, она больше не выгорит, потому что рядом есть те, на кого можно опереться. Она справилась в Серых ручьях, она справилась в Муратово, она справится и дальше, потому что не одна.
— Зачем все это? Вы же понимаете, что на троне я не нужна.
Калина вымуштровано молчал — он уже тоже объяснял, зачем она нужна на троне. Князь посмотрел на Сашу, на Калину и признался:
— В том-то и трудность, что на троне ты нужна. Я уже говорил тебе. Ты всего лишь символ, но символ прежней, хорошей жизни. Такие символы очень ценит народ. Это поднимает его дух. Кровь — не водица, за кровью всегда шли.
— Чушь, Константин Львович… Не стоит трон стольких жертв, как вы со змеем наворотили… Зачем столько жертв?
Волков посмотрел на неё, как на неразумное дитя:
— Лиза, ты же умная барышня. Пройди ты там в лесу у Ермиловки очищение от печати нечисти огнем, как и планировалось изначально, никаких иных жертв не было бы. Все погибшие только на твоих руках. Выгори ты от светоча — никто бы больше не погиб.
Светлана подняла глаза на звезды. Они снова дрожали. Не из-за слез — просто начался откат после боя, и стало холодно. Мороз продирал Светлану до костей.
— Там были люди, — напомнила Светлана князю.
Его ответ не удивил:
— Громов — кромешник, он нечисть, а Кротова я заблаговременно удалил. Даже Карл Модестович не поехал на место преступления… — Кажется, холод добрался и до Волкова. Он убрал руки в кожаных перчатках в карманы шинели. — Мороз-то такой…
Вот почему потом были пущены слухи о беременности Веры Лапшиной — чтобы Светлана и Саша верили, что Громов нужен живым. Только поэтому честь Веры опорочили — чтобы пустить следствие по ложному пути. С жизнью Громова Волков вообще не считался, но убедил всех, что тот нужен живым, отвлекая на ложные версии. А потом под удобным предлогом его отправили в тюрьму, чтобы больше не ломал чужие планы.
Светлана напомнила, что Громов в лесу у Ермиловки был не один:
— А Петров и Синица? Они не считаются?
— Иногда надо кем-то жертвовать, сама же понимаешь, — князь стал говорить медленно, словно пытался достучаться до Светланы. Напрасно он так. Она такого не понимала. Вот Мишу он такому научил. — Кошка же тебе не раз это говорил. Всегда есть те, кем можно и нужно жертвовать. Петров и Синица — служивые люди, они всегда должны быть готовы пожертвовать собой. Их родственникам потом бы назначили приличную пенсию.
— А Серые ручьи?
Князь пожал плечами:
— Это необходимость — на светоч второй раз ты бы не клюнула. Ты должна была выгореть и выгорела бы, если бы не Громов…
Светлана, понимая, что не достучится до Волкова, все же сказала:
— Там жили люди: старики, дети…
— Потому что дети и большое количество жертв — это всегда то, что трогает за душу, — он лениво цедил слова, словно не готовился к таким речам или чем-то был усиленно занят. — Только не твою душу, как выяснилось. Ты же обещала навестить Машеньку Сидорову. И что? Ни капли сочувствия. Как у любой нечисти. Ты про неё даже не вспомнила. Так что…
— Пришлось устроить бойню в Муратово…
Про анонимное письмо уже можно было не спрашивать — его написал он, вполне расчетливо, а не из-за настоящей скорби… Наверное, он забавлялся, сочиняя его: и ни слова лжи не написал о себе, и следствие по ложному следу пустил. Ведь подумали сперва на Лапшиных.
— Пришлось, — он смотрел куда-то за спину Светланы, как будто она пустое место. Рядом кипел тьмой задетый за живое Калина. Саша дышал так, что его чувства было ясны и без тьмы и слов. — Дети — это то, что точно трогает за душу. Даже твою искалеченную, Лиза. Ты должна была выгореть, прорываясь в кромеж. Жаль, что Калина помешал. Очень жаль.