Кровь в моих жилах
Шрифт:
— Какой у нас план?
Она заставила себя улыбнуться — только сердце продолжало трепыхаться: поймет ли её Мишка, примет ли, нужны ли ему вообще такие откровения.
— Миш, я, кажется, язычница. Так что…
Он подался к ней, заглядывая прямо в глаза в сумраке салона. Светлана ждала его ответа, как приговора. Глаза Мишки были так близко. Они были такие… Понимающие? Светлана уговаривала себя, что это именно понимание плещется на дне его серых, с мелкими зелеными крапинами глаз. Она сглотнула. Он был так близко, что
Мишка строго, так непохоже на самого себя, сказал:
— То, что ты признаешь нечисть за заслуживающих общения, как Баюшенька, не значит, что ты язычница. Светлана, это значит одно — мы что-то неправильно делаем с баюнами, домовыми, берегинями. И лешими. Ты же будешь просить помощи у хозяина леса?
— Да, — решительно сказала она, отворачиваясь от Мишки и собственных мыслей о поцелуе. Господи, как это не вовремя! И все же теплый родничок в груди проснулся и затопил её с головы до ног странными, непонятными чувствами. Она поспешно вышла из магомобиля. Вот только влюбиться сейчас и не хватало. И в кого! В Мишку, которому два года отказывала. Не думать даже о таком! Она быстро спустилась с обочины к лесу, уверенно шагая через высокие травы.
Совсем стемнело. Новолуние на носу. Умирающий серпик луны висел среди звезд, не в силах разогнать мрак.
Мишка рванул за Светланой, догоняя уже у леса и ругаясь на мокрый после дождя папоротник. У Светланы юбка вся промокла, неприятно льня к ногам.
— Дедушка… — тихо позвала она лешего. Мишка встал рядом; она неожиданно остро чувствовала его присутствие за своим плечом. Никогда такого с ней не бывало. Это же Мишка, упрямый, надоедливый, несносный, улыбчивый, мало что воспринимавший всерьез. Она запретила себе думать о нем. Светлана снова позвала: — дедушка!
Ответом было молчание. Не ухнула сова, не ответили звери, не зашатались под внезапным ветром деревья, давая знак, что её услышали.
— Дедушка, помоги, прошу. У тебя в лесу умирает от проклятья бер. — Она поправилась: — медведь. Медведь, проклятый людьми. Он умирает. Помоги, прошу! Я отплачу сполна. Дедушка, услышь!
Лес насторожено молчал. Не зашатались зеленые лапы сосен. Застыли березы, не качая тонкими веточками. Стыдливо забыли, как хлопать ладошками, осины. Лишь слышно было, как падали с ветвей последние капли прошедшего дождя на уже почти сухую подстилку леса. Он был жадный до воды и до… крови.
Светлана повернулась к Михаилу:
— Ты мне вер…
— Ш! — обижено буркнул тот, — я уже отвечал. Что ему нужно? Чем расплачиваться с этим дедом?
«Дед» обиделся — запустил еловой шишкой прямо в княжескую макушку. Впрочем, шишка не долетела — исчезла в пламени эфира. Мишка её, не задумываясь, сжег.
Лес оскорбленно зашумел — огонь тут не любили. Капли воды с веток с головы до ног замочили Светлану и Мишку.
— Дедушка! Прости! — взмолилась Светлана. —
Она подошла к березе — именно их больше всего любит леший.
— Миш…
— Я тут, — сказал он, эфиром подсушивая себя и Светлану. Пламя веселым огоньком пронеслось по одеждам.
Та только простонала:
— Не зли дедушку!
Миша тоже оказался обиженным:
— А чего он шишками кидается? Негостеприимно это.
Она достала из кармана шинели складной нож и провела им по тонкой березовой коре, делая надрез. Лес замер, не зная, гнать или ждать.
— Ты еще как Иван-дурак накричи на него, требуя уважения! Миш! Это иное, это чужое, это совсем нелюдское.
Мишка улыбнулся не вовремя — там Ивашка умирает, а он тут с лешим пререкается.
— У Ивана в сказках действовало. Он как нахамит Бабе Яге, так сразу и уважения прибавляется.
— Миш… — Светлана серьезно посмотрела на него. Тот чуть подобрался и снова улыбнулся, как-то совсем робко:
— Хочешь, я перед ним извинюсь?
— Миш… Руку дай. Позволишь своей кровью лес напоить? Дедушку уважить?
— Да запросто! — Он забрал нож из рук Светланы и сам полоснул по запястью, прикладывая его к березовой коре. Помнил, что она боится причинять боль. — Так?
Светлана вздохнула, потрясенная его щедрыми порывами:
— Ох, Мишка! Тут хватило бы и пальца.
Михаил, убирая руку от жадно впившейся острыми зубами в его запястье березы, подлечил порез и указательным пальцем погрозил дереву:
— Не шали!
Из дупла толстой, в пару человеческих обхватов ивы, теряющейся в темноте, недовольно донеслось:
— И чегось он у тебя такой невоспитанный, а? — Голос был старческий, противно скрипучий, словно старое кресло-качалка на веранде качается туда-сюда.
Светлана с натянутой улыбкой сказала, всматриваясь в желтые, совиные глаза лешего — только их и было видно в темноте дупла:
— Княжич, дедушка. — Она даже руки развела в стороны. Время утекало сквозь пальцы, время, такое нужное им и Ивашке, но тут все решает леший. Это его царство. Торопить лешего себе дороже. Он или придет на помощь… Или Ивашка обречен.
Леший проворчал, не оценив Мишку:
— Едали мы — ничё особенного на вкус.
Княжич оскорбился — выпрямился и гордо заявил:
— Такого точно не едали! Императорская кровь.
— Пфе… — сплюнул в сторону леший, чуть подаваясь из дупла. Стали видны его плечи, заросшие мхом, да голова в совином пуху. — А гонору, гонору, словно царь, не меньше.
— Дедушка, император выше царя, — пояснила Светлана. — И мы спешим, дедушка.
Зря она это сказала — леший снова обиделся:
— Спешит она, свиристелка! А вот возьму и не помогу!
— Дедушка…
— Я пять сотен лет дедушка! Можа, я по общению соскучился. Имею право.