Кровь в моих жилах
Шрифт:
Михаил угрюмо добавил:
— Их еще великолепным отребьем называют и кое-как похуже. — Он сжал её руку и признался: — я мог бы оплатить твое обучение, чтобы ты не училась с великолепным отребьем, но ты же откажешься.
— Откажусь, — легко согласилась Светлана. — Но за предложение спасибо — я оценила, что ты не отговорил Богдана Семеновича, царствие ему небесное…
Пальцы Михаила порхнули по запястью Светланы в приятном поглаживании — руку её он так и не отпустил после поцелуя. И ведь не волк, а туда же!
—
Она посмотрела на него: рассказать всю правду или чуть-чуть смолчать? Он ни при чем в убийстве, а вот его отец все еще в числе подозреваемых. Только она уже раз смолчала с Громовым, и закончилось это смертью Богдана Семеновича.
— Об убийстве в Сосновском. Там странно все. Очень странно. Капище относительно новое — надо встретиться с Василием Андреевичем Загорским, местным этнографом — может, он что-то знает о нем.
Михаил слушал Светлану внимательно, не перебивая и не задавая отвлекающих вопросов, давая время ей собраться с мыслями.
— Так… — Она сцепила руки в замок. — С начала. Капище Мары. Неизвестное. Все символы на месте. Там убили девушку, очень похожую на меня. Одно отличие: волосы светлые, ведь благодаря сорту роз «Царевна Елизавета» все знают, что волосы у погибшей княжны были светлые, а не рыжие, как у меня. На убитой было ожерелье, очень похожее на моё. Неправильный узел на ожерелье, тринадцать жемчужин и одна большая проблема с замочком. На замочке была надпись, о которой я не знала: «Великая княжна Елизавета». Её когда-то пилочкой для ногтей удалила моя сестра с воплями: «Ты недостойна так называться!»
Михаил тут же, создав лупу из атмосферной воды, принялся рассматривать замочек.
— Есть такое. Хотя конечно «В…ая…жна…за…» можно трактовать по-разному.
Светлана посмотрела на него и не удержалась, поправила волосы, наползшие на его лоб:
— Спасибо за веру. Я ценю, честно. Я Громову сказала, что это мое ожерелье, но в свете этого… — Она легонько прикоснулась к жемчужинам. — Я уже так смело утверждать не буду, пока сама не проверю ожерелье. Только оно уже в Москве.
Михаил соображал так же быстро, как и Александр Еремеевич:
— Громов уже назвал тебя княжной?
— Да, — призналась она, без сил прислоняясь к теплому плечу Михаила. Иногда не хватало именно этого — простого тепла, уверенности, что ты не одна. — Он потому и заставил сидеть дома — хочет провести ритуал истинности имени.
— Его ждет сюрприз.
Светлана не сдержала легкий смешок:
— Еще какой. Я сама до сих пор прийти в себя не могу. Миша, там дело не только в ожерелье. Там еще баюн был найден. Раненый. — Она замолчала. Молчал и Михаил, терпеливо ожидая продолжения. Она все же призналась: — Я этого баюна случайно привязала к себе.
— Баюн императорский или дикий?
— Дикий.
Михаил серьезно смотрел на неё:
—
— Её…
— Её железный столб?
— Нет, — призналась Светлана. Сейчас только в баюше не хватало сомневаться. — Не видела.
Он сказал очевидное, то, что сама Светлана гнала от себя прочь:
— Императорская кровь сильна. Её не переплюнуть ничем, даже кровью кромешника, как у тебя, Светлана. У цесаревича в охране были баюны. Понимаешь?
Она уткнулась лбом в Михаила и обречённо прошептала, признавая ошибку:
— Получается, что я никому верить не могу…
Заодно вспомнились слова баюши о Михаиле: «Мне его запах знаком». Знаком, потому что ожерелье пахло Мишкой? Или знаком, потому что там пахло кровью Михаила? Или «знаком», потому что ей велели очернить Мишу?
Он не стал убеждать Светлану, что уж ему можно и нужно доверять:
— Ты права. Сейчас, Светлана, доверять тебе никому нельзя. Ни мне, ни Громову, ни даже пророчествам юродивого, ни единой душе.
Она заставила себя выпрямиться:
— Ты в такой же ситуации, Миша. Тебе тоже сейчас нельзя никому доверять! Кровь в твоих жилах непомерно дорога.
— Только не говори, что ты веришь в чушь с голубой кровью, в неприкосновенность императорской крови, в пророчества юродивого и… Я знаю точно одно: любая кровь в любых жилах, даже самого последнего босяка неприкосновенна. И то, что так носятся с императорской, чушь. На намоленном капище любая кровь ценна.
— Ты не понимаешь, — возразила Светлана. — Вспомни «Катькину истерику». Она началась из-за пролитой императорской крови.
Он поправил её:
— Она началась из-за проклятья, Светлана. Кое-кто обиделся, что её предали, и потому обрушил свой гнев на всю страну.
Светлана удивленно посмотрела на Михаила:
— Ты точно… Княжич? Ты же голубая кровь, белая косточка…
— Твоя первая же пневмония сильно отрезвила меня.
Она грустно улыбнулась:
— Мишка, твою напористость бы чуть-чуть обуздать… И лучше бы тебя… — Она хотела сказать про трон, но он опередил её со своей «болью»:
— Я так понимаю, что меняться, спасая наши отношения, для меня уже поздно. Давай разбираться дальше с убийством в Сосновском. Меня жандармы прижали, потому что подозревают в обиде на тебя? Типа, я так гнев сливал на похожих на тебя?
Светлана не стала говорить, что одно время подозревала Мишу в этом — его происхождение все изменило:
— Так капище же. Капище просто так со счетов не скинешь. И, Миша, я про твою кровь абсолютно серьезно говорю — сейчас ты в опасности. Зазеваешься, проболтаешься, доверишься не тому — окажешься на капище обескровленным. Вспомни пророчества юродивого. Он же предупреждал тебя. Он говорил тебе, что…
Михаил кивнул:
— На крови началось, кровью держится, кровью умоется. Понять бы еще.