Кровь в моих жилах
Шрифт:
Светлана улыбнулась, прижимаясь к Мише и всем телом впитывая его тепло:
— Спасибо, дедушка!
Леший качнул головой, рукой-веточкой заправляя за ухо Светлане прядь волос:
— Глупая ты, свиристелка. Меня ваш бог не спасет.
Михаил понял быстрее, чем она. Он, честно пытаясь не упасть вместе со Светланой навзничь, пробормотал:
— Благодарим, дедушка!
Леший задумчиво пожевал губу, покивал, заложил руки за спиной и менторским тоном сказал:
— А ты не безнадежен, княжич. Держись его, свиристелка. За ним род, за ним куча предков. А сейчас,
Светлана, выдыхая снежинки, хотела возмутиться, что Мише пришлось хуже, но тут земля под ней сама куда-то поехала в сторону, а потом её и Мишку забросало с головы до ног золотыми листьями, вместо одеяла. Периной стали мягкие мхи. Подушкой — Мишкина рука. На чем спал сам Мишка, Светлана не знала.
Он, крепче обнимая Светлану и лбом прижимаясь к её лбу, мягко прошептал:
— Живи, хорошо?
— Живу… — выдохнула она снежинки, медленно и красиво танцующие в темноте. Они таяли, оседали каплями на коже и тут же замерзали. Мишкино дыхание обжигало Светлану, казалось: еще чуть-чуть, и кожа на её лице пойдет пузырями.
— Живи, — уверенно повторил Миша. — Я тебя люблю, и всегда буду любить, Светлана. Только живи.
Леший рассмеялся дробно, вторя себе совиным уханьем со всех сторон леса и долгим, долгим эхом.
— Глупые вы детки… До чего же вы глупые. Спите. Лес согреет. Лес даст сил, княжич. Не бойся, у меня тут еще никто не умирал.
Мишка, удивительное дело, промолчал про съеденного Великого князя. Светланины веки закрылись сами собой. Ресницы прочно склеил лед. Лес тихо баюкал её почти забытой колыбельной нянюшки. Надо было её навестить в деревне, куда нянюшку потом отправили…
Неугомонный Мишка, вертясь под боком — вот сразу видно, никогда он не выживал в лесу, — мешал заснуть. Губы Светланы застыли от холода, и она терпела Мишку молча. Он же не удержался и позвал лешего:
— Дедушка…
— Ась? — отозвался соскучившийся по общению дед.
— А у тебя в лесу баюны дикие живут?
Леший хекнул — ветер промчался в высоких елях или что там вокруг было?
— Тю! Откуда ж им тут взяться? Всех повывели, а кого не уничтожили — амператору вашему увезли силком. Слушь, а ты ж тоже амператор получается? Верни баюнов, а?
Мишка промолчал.
Значит, Китти все это время лгала. Сердце взорвалось ледяными осколками до того, как Светлана осознала, что Китти — существо подневольное, что велели, то и делала. Мысли вяло возникали в голове и тут же оледеневали. Попросить Михаила напоить её своей кровью? Сработает… Или только выдаст тайну Волкова, которую никому выдавать нельзя? Светлана заторможенно вспомнила: Китти уже пила Мишкину кровь. Оставалось только ждать, во что все это выльется.
— Шшш… — обжигающе зашептал Мишка прямо в ухо Светлане. — Мы что-нибудь придумаем, чтобы спасти Баюшеньку.
— Ты готов устроить бунт против власти? —
— Это не бунт. Это… Освобождение незаконно порабощенного. У нас крепостное право давным-давно отменено.
— Баюша — нечисть… — возразила она.
— Спи, чисть, — хмыкнул Миша и все же не устоял — поцеловал Светлану в висок, отправляя в сон.
Проснулась она от надоедливого звона кристальника. Светлана открыла глаза и долго, бессмысленно смотрела вверх, на волнующиеся по воле ветра зеленые сосновые лапы, прячущие за собой осеннее небо. Дальше сажени ничего не было видно — все прятал плотный, белесый, с пряным грибным ароматом туман. Его даже ветер не разгонял. Руки отчаянно замерзли. Ноги тоже. Сопящий Мишка, как кракен обхвативший руками и ногами Светлану, умудрялся игнорировать звон кристальника — теперь понятно, почему по утрам до него не дозвониться.
— Миш…
Изо рта снежинки не вылетели, и это обнадеживало, хоть холодно было по-прежнему.
— Миш…
— Сам заткнется… — пробурчал княжич и снова засопел ей в ухо. Сейчас его дыхание не опаляло.
Светлана попыталась достать кристальник из кармана юбки — этому мешали Мишкины руки.
— Миш!
— Он уже пятый раз орет. Поорет и перестанет…
Светлана еле скинула с себя его тяжелую руку и достала кристальник, садясь среди золотых березовых листьев. Голова чуть кружилась, но это, наверное, от голода, чем от магического истощения.
— Колле… Титулярный советник Богомилова, слушаю.
В кристальнике раздался знакомый до ужаса голос. На заднем фоне были слышны отнюдь не больничные звуки: что-то говорил Синица, стучали клавиши пишущей машинки, что-то пьяно напевал задержанный.
— Доброе утро, Светлана Алексеевна, это пристав Громов вас беспокоит.
Светлана не сдержалась:
— Александр Еремеевич, почему вы не в больнице?!
Он же серьезно ранен, даже с учетом её и Мишкиной крови, даже с учетом жизни Китти, ему еще лежать и лежать в койке необходимо. Громов не обиделся на крик, только мягко сказал:
— Светлана Алексеевна, давайте не будем об этом.
— Вы должны быть в больнице! — Наверное, своей горячностью она все же обидела Громова, потому что он напомнил ей один весьма очевидный и неудобный факт:
— Светлана Алексеевна, вы тоже не безупречны. Я просил вас поберечься и побыть дома.
— Вы не просили, — сказала Светлана гораздо тише.
— Просил!
Светлана упрямо поправила его:
— Вы шантажировали, Александр Еремеевич. Это иное.
— Простите меня за это. Но вы сейчас отнюдь не дома.
— С чего вы взяли… — Жизнь в приюте научила одному: стоять на своем до конца, тем более что лес молчал, и Мишка, обнявший со спины Светлану, тоже. Приставу не откуда знать, что Светлана не дома.
Громов пояснил:
— С того, что я все утро отпаиваю Синицу водкой и уговариваю его, что вы не валяетесь где-нибудь обескровленная на капище. Он вас пришел тайком звать на берендея, а вас не оказалось дома.
— Александр Еремеевич, простите…
— У меня не надо просить прощения.