Кровь вторая. Орда
Шрифт:
Бросив пьяное тело прямо у порога, Райс отправилась было спать, но тот, вместо того чтобы уснуть где положили, как любой порядочный муж, ни с того не с сего начал буянить, требуя обещанное. Даже попытался раздеть её перед сном, как положено.
Такое было ощущение, что он весь прошлый день и ночь, только и думал об этом, поэтому никак не мог забыть, ни под каким видом. Райс злобно выругалась, пообещала дать обещанное, когда проспится и раздражённо отвернувшись на бок, приготовилась спать.
Какое-то время она слышала, как он жалобно скулит на полу у
Гнур же, сидя на полу и деря себя за волосы, действительно плакал, но без слёз. Он скулил, в каком-то состоянии притуплённой ярости и отчаяния. Видимо последнее унижение, доведённое до непотребства пьяным пойлом, переполнило его чашу терпения и он, сын великого вождя гордого племени, выждав, пока ненавистная сука уснёт, мерно засопев, взял меч, медленно, чтоб не шуметь, вынимая его из ножен и стараясь даже не дышать, двинулся к обидчице.
Как только он принял это судьбоносное для себя решение, опьянение спало, в голове просветлело и ему даже показалось, что мозги отрезвели. Только боль в висках, да, предательски подрагивающие руки, напоминали о пьянке.
Подкрался к спящей и с дикой яростью, плотно сжав губы и перестав совсем дышать, чтоб не издать лишних звуков, со всего маха, пригвоздил ненавистное тело истязательницы к лежаку. Но толи рука дёрнулась, толи всё же не до конца протрезвел и сбился глазомер, толи вмешались высшие силы, но всё вышло не так, как хотел. Приколоть к лежаку приколол, добротно, а вот убить на смерть, не получилось.
После того, как Райс с хрипом вздохнула и распахнула глаза, Валова защита, так приложила горе убийцу о каркас шатра, что у того, чуть мозги не вылетели, от удара головой о бревенчатую сваю. Он потерял сознание, а вот она нет.
Находясь в состоянии шока и не помня чувства боли, но всё же боясь пошевелиться, рыжая, с бешенством в зелёных глазах, граничащим с безумием, протянула дрожащую руку и врезала от всей души по нему «дрожью земли», лишь в последний момент подумав, что в себе тоже надо «дрожь» родить, раны умертвить, но нечеловеческая боль хлестнула по рассудку и она уже не помнила, успела она это сделать или нет, так как тоже потеряла сознание.
Чудом было то, что удар тела о каркас, треск, грохот и главное хождение шатра ходуном, привлёк внимание охраны, которая недолго думая, украдкой заглянула в шатёр молодожёнов, наплевав на запреты подобных действий и увидев царскую дочь с мечом в боку, подняла тревогу.
Гнура откачать не удалось и судя по размозжённой голове, посчитали, что убился от удара. Райс вытащили с того света, чуть ли не в прямом смысле этого слова, хотя бились с ней долго. Делали всё, что могли. Тиоранта стянула к себе всех Валовых сестёр-целительниц, до кого смогла дотянуться.
Несколько раз, в первые дни, думали, что не смогли, потеряли, но Райс, даже находясь без сознания, боролась. Русава только и делала, что орала над её ухом, чтоб не сдавалась, а когда на третий день царская дочь пришла в себя и сама собой
Целую луну девка с лежака не поднималась, настолько серьёзно была порезана. Вековухи Теремные навестили, силы свои приложили, словом помогали всем миром. Они то встать и заставили, а потом ещё всю зиму расхаживалась с осторожностью, к тому же, пузо уже на грудь лезло, что только добавляло неповоротливости и внутренней боли.
Вот так, бесславно, закончилась семейная жизнь Райс. Не став толком ни женой, ни мамой и мужа прибила, и сама кровью умылась, став законной вдовой в самом начале своей жизни.
Глава двадцатая. Он. Царь Аншана
Эбар, прибыв в родные края и не зная ещё того, что его друг и по совместительству будущий владыка, неожиданно стал царём Аншана и принял имя Куруш, развил среди кочевников бурную деятельность под знаменем Асаргада. Именно такую установку он получил, пока новоиспечённый правитель будет в Экбатаны.
Притом, понимая, что обстоятельства столичных перипетий изобилуют неопределённостью, Асаргад поручил ему не трогать, пока, политику, а просто, попытаться сколотить, что-то подобное степной орде, заманивая посылами лёгкой и быстрой добычи.
Первое, что он сделал, прибрал к рукам банду, в которой до сих пор «подрабатывал» отец его нового царя Атрадат. Просто, без разговоров, прибил их главаря, ещё кого-то, кто воспротивился такой рациональной смене власти, после чего, все как один, признали в нём нового лидера и «отца родного».
Не дав опомниться, он перевёл эту банду, в тридцать человек, на военно-походное, ордынское положение и поскакал по стойбищам, объявляя всеобщую, добровольную мобилизацию. Он катился по пастбищам, как снежный ком с горы, с каждым днём, обрастая всё новыми и новыми воинами, увеличив свою «армию», к приезду Куруша, до, более трёх сот человек.
Воины они, правда, были «не какие», сброд, да молодняк, но введя жесточайшую дисциплину, он каждодневно принялся их обучать и тренировать в поте лица. И всю зиму, Эбар занимался исключительно кочевыми народами, обрастая всё новым пополнением и буквально «на коленке» создавая нечто, хоть отдалённо напоминающее орду.
Кочевники, как таковых воинов не имели, вернее, каждый мужчина был и пастух, и воин в одном лице. С появлением Куруша, деятельность Эбара, сразу приняла политический характер и к лозунгам, типа «грабь награбленное», добавились и национально-патриотические.
Главы кочевых родов, идеи какого-то новоявленного царя Аншана, о создании персидского государства, не поддержали. Их устраивало и то положение, в котором они находились в настоящий момент. Мало того, они побаивались, что бунт молодого, залётного царька, против мидийской империи, непременно прокатится по ним камнепадом мидийского террора, что никак не входило в их планы на будущее.