Кроваво-красный
Шрифт:
Слушатель все еще говорил, перебирая причины, по которым Ж'Гаста и Хавилстен не могут выполнить волю отца Ситиса. И хаджит куда способнее в ближнем бою, чем в стрельбе из лука, и Хавилстен сейчас по важным для Братства делам пребывает слишком далеко, чтобы вызвать его для убийства Филиды... Убедительность всего этого можно было бы подвергнуть сомнению, но никто не собирался возражать, придерживаясь своей роли и не желая задерживаться еще на час, чтобы выслушать все аргументы Слушателя, в которые он обычно облекал свою неоспоримую волю.
Разговор о Чейдинхолле зашел не сразу. Анголим, не то старательно поддерживая иллюзию всеобщего решения, не то возомнив себя великим оратором, долго говорил о потерях за последний год, перечисляя погибших и их достоинства. Не обошел вниманием
"Это только начало. Дальше будет больше, вы все умрете один за другим", — Матье скорбно опустил голову, встретив недобрый взгляд Лашанса, которому упоминание о погибшем подчиненном было неприятно. Вроде бы, он неплохо относился к святоше, и Альга расстроилась, когда черное порождение Пустоты вырвало у него сердце...
Матье склонил голову, пряча проступившую было радость. Сочувствие. Он очень сочувствует по поводу смерти Корнелиия и ни в коем случае не считает, что он виновен. Трагическая ошибка, недоразумение — что угодно, ему не понять, но очень, бесконечно жаль. Нельзя терять ничье расположение, как бы ни хотелось прямо сейчас схватиться за кинжал и перерезать всем глотки.
Корнелий, Марта и Николас, Харберт — пятно на репутации Чейдинхолла разрослось до невиданных размеров, и все это ужасающий, неизгладимый позор для Братства. Слово "Очищение" ни разу не было сказано, но его эхо до сих пор звучало в этих стенах с тех пор, как Аркуэн предложила пойти на крайние меры год назад. Слушатель упомянул и об ужасной репутации, выказал надежду на то, что еще не все потеряно, и нужно принять все возможные меры ради Мэг... Имя Спикера, которую Матье не застал, было здесь главным козырем. Кому как не ее бывшим ученикам, которым она стала матерью, надлежит мстить?
Синяя дорога, лоредас, десять часов вечера. Десять миль до Чейдинхолла. Конечно же, оттуда ехать ближе всего, и зачем кому-то другому тратить силы и время на долгий и опасный путь. Идеальное оправдание решению Анголима. Он вообще любил прикрывать свои поступки обстоятельствами и часто всеми силами старался сложить с себя ответственность, особенно когда не был уверен в верности своих решений.
Поэтому медлил с Очищением. Поэтому предоставил Корнелия на суд Ярости Ситиса, и теперь удачно совместил необходимость убрать Филиду с возможностью избавиться от тех, кто казался ему ненадежным. Если капитана стражи убьют — прекрасно, а если нет...на все воля Ситиса, Лашанс не тот человек, о котором он будет жалеть. И Тацкат тоже, хотя тот никогда не играл здесь большой роли и до сих пор удачно избегал всех неурядиц в Черной Руке.
Матье смотрел, как Слушатель торжественно вручал оружие, но уже не слушал его напутственных слов. Два лука, стрелы — все весьма странного вида, как будто бы не сделанное руками человека, а выросшее не то из кости, не то из корней... Такое же чужое, нездешнее, как и лошади, предпочитавшие траве сырое мясо и кровь. Пустота существует, и иногда она щедро одаряла своих служителей, требуя взамен немногого — крови. Недаром у того же Алвала Увани, проведшего в Черной Руке больше полувека, обе руки испещрены белыми отметинами шрамов — напоминание о том, какую цену имеет каждое обращение к помощи тех сил. А оружие, должно быть, непростое, одно из тех, которое убьет, даже если рана будет легкой… Интересно, пробьет ли броню? Ходили слухи, что некоторые стрелы плавили сталь или разбивали ее как стекло. Если так, то старика Филиду уже ничто не спасет. А он полезен. Полезен, как Аркуэн, как Слушатель, как был полезен Харберт. Каждый неосторожно оставленный труп можно списать на его работу. Каждого убийцу, подошедшего слишком близко к догадке, способного разрушить планы, можно сдать его людям, подкинув письмо. Этих писем было столько, что впору потребовать у старика жалования агента. И телохранителя. Ему еще нельзя умирать.
— Ты вырастешь и станешь сильным, — матушка расчесывала его волосы, сидя у окна, откуда доносился шум прибоя, — не то, что твой отец. Смотритель маяка — разве это работа? Ты не слушай его. Ты не будешь здесь работать ни дня. Ты
«Ты ведь знаешь, что как легионер я бы не смог отомстить, мама. Их подкупают, запугивают, они бессильны»...
Мама знала и понимала, как и всегда. Сквозь пространство и время тянулась холодной мертвой рукой и гладила по волосам — как и в далеком детстве в комнате на маяке. Мама верила в него, беззвучно нашептывала советы и повторяла, что он справится, что убежища одно за одним утонут в крови, и что она гордится им. Он весь в нее, он умный, умеет планировать, умеет вызывать доверие — Аркуэн никогда не спросит, куда он едет, за время службы он убедил ее в том, что вся его жизнь посвящена Братству. Он работал, уживался с ней, ни на мгновение не утрачивая внешнего смирения и преданности, и этого было достаточно, чтобы она не задавала лишних вопросов. Не задаст и в этот раз, когда он, сопроводив ее до Красной дороги, задержится на полдня, чтобы заехать в столицу за давно заказанным у Россан клинком.
Глава 54
— Кто так пишет? Как курица лапой, в каждом слове ошибка... — старый бретонец в сердцах кинул на рассохшийся стол исписанный и заляпанный кляксами лист, — И во имя Девяти, как можно написать "Император" со строчной буквы! Богохульство! — рука потянулась к многострадальному правому уху, — Видят Девять, ты закончишь свою жизнь в борделе, если не научишься писать!
Старого учителя рядом не было, но его образ представал перед глазами каждый раз, стоило обнаружить в тщательно переписанном из учебника тексте ошибку. А ошибки попадались, хотя небольшой отрывок из жизнеописания Тайбера Септима и был изложен в простейшей форме, подходящей для того возраста, когда люди только учатся чтению и письму. Такие им диктовали в приюте, и от воспоминаний болели уши и спина — учителя не скупились на розги и иногда, не выдерживая, таскали за ухо, тыкая носом в заляпанные чернилами листы. Наверное, ее следовало драть за уши усерднее, может, и удалось бы вколотить хоть какое-то прилежание к учебе.
"Тайбер Септим одержал много побед и верно служил Девяти. Он был мудрым и справедливым правителем. Его чтят во всей Империи, особенно в Скайриме. "
Терис старательно вывела последние буквы и отложила перо. Неплохо было бы потом попросить кого-нибудь продиктовать ей еще что-нибудь. Того же Винсента, если он будет не слишком занят. Или Альгу, когда она вернется. Она уехала неделю назад вместе со Спикером и Тацкатом, на прощание обняв полукровку и торжественно пообещав ей присматривать за будущим отцом ставшего ей совершенно родным ребенка. Убеждать в чем-то данмерку и взывать к ее совести было бесполезно, и Терис в том же тоне поблагодарила ее, пообещав назвать ребенка, если будет девочка, в ее честь.
Страницы учебника зашелестели, пестрея картинками и крупными буквами, и шорох слился со звуками в коридоре — чьи-то медленные шаги, скрип старого кресла, глухой кашель. Кто-то вернулся. Не через дом, а тем тайным ходом, который она видела всего раз, и навалившееся чувство тревоги гнало из библиотеки, заставляя бросить книгу и наполовину исписанный лист.
В зале было пусто и сумрачно, половина свечей погасла, и в пятне света смутно различались очертания замершего в кресле человека.
— Спикер?.. — Терис сделала шаг вперед, напрягая зрение, и в ноздри ударил железный запах крови, от которого на мгновение перехватило дыхание.
Лашанс поднял голову, и в тусклом свете совершенно серое лицо с пустыми глазами казалось маской мертвеца, только изо рта по подбородку стекала струйка крови.
— Я...я сейчас позову кого-нибудь, — взгляд упал на торчащий из груди обломок стрелы, и страх раздавил все мысли, — Вы только не двигайтесь...
Промелькнул перед глазами коридор, на повороте непослушные ноги подвели, и Терис плечом врезалась в стену, не сразу почувствовав удар. Как в тумане она не то проползла, не то пробежала до темной лестницы, и замерла, когда в черноте вспыхнули две алые точки и Винсент Вальтиери возник на пути подобно призраку, раздувая тонкие ноздри и тревожно оглядываясь.