Кровавое евангелие

Роллинс Джеймс

Падре Амбросе жестом пригласил ее войти первой. Эрин, проскользнув за порог, бесшумно сделала несколько шагов и остановилась, боясь потревожить молящегося Руна.

Дверь за нею закрылась, и поднятый ею ветер задул свечу. Эрин следовало подумать о том, чтобы заслонить пламя ладонью. Она повернулась к падре Амбросе — но сразу поняла, что он не вошел в помещение вместе с ней.

Вернувшись к двери, она взялась за ручку.

Заперто.

Она оказалась в ловушке вместе с Руном.

Эрин в растерянности остановилась, не зная, что предпринять. Она не собиралась доставлять

падре Амбросе удовольствия тем, чтобы начать колотить в дверь и просить выпустить ее. К тому же она не хотела мешать Руну молиться.

Что касается Корцы, он все еще не заметил ее присутствия, поскольку, должно быть, находился в состоянии глубокой медитации. Хотя Рун замечал все. Его чувства были более обостренными, чем ее, но сейчас он не подавал вида, что знал о том, что она находится рядом.

Был ли он настолько погружен в свою веру?

Эрин почувствовала жгучую зависть к тому, что он может быть так поглощен молитвой.

В тишине она различала едва слышные слова на латыни, слова, легко переводимые, поскольку она часто слышала их во время мессы, будучи ребенком.

Кровь Господа нашего Иисуса Христа, которую Он пролил за тебя, сохраняя тело твое и душу твою для жизни вечной. Пей ее в память о том, что кровь Христа была пролита ради тебя, и будь благодарен за это.

Корца отдавал себя всего общению с Богом. Впервые в жизни Эрин ясно поняла, что стоит за молитвой. Все, что она знала о Христе, следовало переосмыслить. Символы веры, однажды отвергнутые ею, оказались истинными, подтвержденными историей, что раньше казалось ей едва ли возможным.

Кровь Господа нашего Иисуса Христа сохранит тебя для жизни вечной.

Рун приложил к губам большую чашу и произнес речитативом:

— Кровь Христа, чаша спасения души.

Там, в пустыне, он стеснялся пить свое вино на глазах у нее и у Джордана. Эрин медленно пошла назад к двери, с намерением постучать в нее, но так и не решилась поднять руку.

Рун ведь буквально воспылал ненавистью к ней и к Джордану за то, что они видели его уязвленным, но будь на его месте падре Амбросе, все было бы наверняка еще хуже.

Эрин повернулась спиной к Руну, желая хотя бы этим показать, что не вторгается в его жизнь. А затем незаметно села на пол, обхватила руками колени и стала ждать.

23 часа 31 минута

Рун поднес холодную чашу к губам, вдохнул знакомые запахи золота и вина. Сегодня вечером он чувствовал такую необходимость в крови Христа, какой не чувствовал уже много лет. Она поможет уму исцелиться и успокоит его злость. Понимая, о каком риске может идти речь, Бернард все-таки навязал эту ни в чем не повинную женщину и солдата ему в спутники. А они приняли предложение, не понимая, к чему оно их приведет. Неужто и он был таким же безрассудным в то недолгое время, когда был человеком?

Его жег стыд. И чувство вины — ведь Бернард действовал не один. В результате его, Руна, действий солдат и женщина оказались здесь. Он спас их для того, чтобы потом отправить на смерть…

Если он сейчас не выручит их, то потом они будут жалеть, что он не дал им умереть быстрой смертью в пустыне.

Поднеся чашу к губам в последний раз, Рун стал пить.

Долго и много. Жидкость текла по его губам, по горлу. Это был не перебродивший виноград, это был дух собственной крови Христа, сжигавший грех, бурливший в его запятнанном теле. Корца поставил на место пустую чашу, затем, раскинув руки в стороны на высоте плеч, дал возможность пламени дара Христова жечь все его существо до тех пор, пока он не завершит молитву. Пар поднимался от его губ, и он, с трудом преодолевая агонию, произносил последние слова. Затем он снова пал на колени, не ощущая ничего, кроме памяти о своем грехе.

Свежие стебли тростника потрескивали под башмаками Руна, когда тот шел по вестибюлю, чтобы поприветствовать служанку Элисабеты, застенчивую маленькую Анну.

В Кашицком замке Элисабета установила за правило, что каждой осенью старые тростниковые циновки выбрасывались, каменный пол отмывался дочиста и высушивался, после чего вновь застилался новыми циновками. Она разбрасывала на них цветки ромашки, наполнявшие ее дом чистым успокаивающим ароматом, какого Корца не ощущал в большинстве домов, в которых обитала знать и где ему доводилось бывать.

— Вы не хотите последовать за мной в большую гостиную, падре? — Анна не отрывала своего взгляда от циновок, пряча таким образом от него родимое пятно.

— Если вы пожелаете, Анна. А скажите, можете ли вы привести сюда вашу госпожу?

Хотя Рун бывал в этом доме много раз, сегодня он не хотел идти в глубину дома.

Прежде чем Анна отправилась за госпожой, появилась сама Элисабета в роскошном темно-зеленом платье, подчеркивающем ее тонкую изящную талию.

— Дорогой мой падре Корца! Как редко удается мне увидеть вас в столь позднее время. Пойдемте же в большую гостиную. Анна только что заново разожгла камин.

— Я вынужден отказаться. Полагаю, что моя миссия… мой долг… будет лучше, если я останусь здесь.

Ее ровно очерченные брови поднялись, свидетельствуя о крайнем удивлении.

— Как таинственно вы говорите!

Она знаком велела Анне отойти, затем плавной походкой подошла к высокому столику возле двери и зажгла восковые свечи. Их медовый запах сразу же напомнил Корце о тех давно прошедших временах, о том, как он проводил летние месяцы во времена своей безгрешной, незапятнанной юности.

В мерцающем свете свечей ее лицо казалось более прекрасным, чем когда-либо. Ее угольно черные волосы, казалось, светились отраженным светом, а в серебристых глазах танцевали озорные искорки. Глядя ему прямо в глаза, она, всплеснув руками, сказала:

— Так скажите же наконец, падре, что у вас за миссия?

— Я пришел для того, чтобы кое-что сообщить вам.

Элисабета притихла. Улыбка сошла с ее лица, серебристые глаза потемнели, словно их затянули штормовые тучи.