Кровавое евангелие

Роллинс Джеймс

— О моем супруге, графе Надаши?

Рун не мог рассказать ей этого. Он не мог причинить ей боль. Падре стиснул в руках свой крест, надеясь, что тот придаст ему сил. Но, как обычно, крест лишь усилил его боль.

— Он пал… — прошептала Элисабета.

Конечно, будучи женой воина, она сразу поняла все.

— Это была смерть героя. В…

Она,

прислонившись спиной к стене, едва слышно произнесла:

— Прошу вас, не надо подробностей… пощадите меня.

Рун недвижно застыл перед ней, не в силах сказать ни слова.

Элисабета склонила голову, стараясь не показывать слезы.

Как пастырю душ, ему надо было сейчас быть с ней. Ему надо было молиться вместе с ней, говорить о воле Божьей, объяснять, что Ференц сейчас греется в лучах славы. Ведь Корца много раз исполнял эту роль, утешая многих скорбящих.

Но выполнить этот свой долг для нее он был не в силах.

Только не для нее.

Ведь на самом деле он страстно желал заключить ее стройное тело в свои объятия и, прижимая к своей груди, унять ее печаль. Но вместо этого Рун отошел от нее, позволив своей трусости сотворить жестокость по отношению к ней — оставить ее одну в это трудное для нее время.

— Я выражаю свои самые глубокие соболезнования в связи с постигшей вас утратой, — сдавленным голосом произнес он.

Элисабета подняла на него глаза, полные печали. Едва заметные искорки удивления и смущения промелькнули в них, утонув в бездонной печали. Она изо всех сил старалась придать лицу обычное выражение, но безуспешно: она так и не смогла полностью согнать с лица гримасу боли, вызванную его холодностью.

— Не буду вас задерживать, падре. Время позднее, а путь вам предстоит дальний.

Не сказав ни слова, Рун ушел.

Он покинул ее, потому что любил.

Бредя, спотыкаясь, по промерзшей дороге, уводившей его прочь от дома Элисабеты, он понял, что между ними все изменилась. Да и она, разумеется, поняла это. Ференц был в некотором роде стеной, отделяющей их друг от друга, удерживающей обоих на безопасном расстоянии.

А без этой стены многое может исчезнуть.

Рун пришел в себя, снова вернувшись в настоящее и ощущая себя распростертым на каменном полу молельни. Лежа на нем, он снова мысленно вернулся к тому своему визиту в замок. Он должен был, следуя своему инстинкту, исчезнуть навсегда и никогда больше не возвращаться к ней.

Но вместо этого он, как

и сейчас, закопал себя в черное смирение, к которому призывает церковь. Те яркие ароматы его прежней жизни пропали, и теперь он вдыхал лишь каменную пыль, запах человеческого пота и чуть заметные запахи ладана, дыма курильницы и смолы, которой кровоточат хвойные деревья.

Но ничего зеленого и живого.

Во время тех давно прошедших ночей Рун исполнял свой пастырский долг. Но в дневные часы он пристально вглядывался в ясные глаза Непорочной Девы Марии, оплакивающей своего сына, и думал только о Элисабете. Он спал лишь тогда, когда ему становилось невмоготу: потому что, когда он спал, ему снилось, что он не потерял ее, что он прижимает к себе ее тело и успокаивает ее. Он поцелуями осушает ее слезы, ее улыбка снова излучает солнечный свет, и улыбка эта предназначается ему.

За все долгие годы своего служения Корца никогда не колебался в вере. Но вот тогда он стал вероотступником. Он морил себя голодом до тех пор, пока у него не начались боли в костях. Только он и еще один сангвинист в течение всех прошедших столетий никогда не пробовали человеческой крови, не отобрали жизнь ни у одного человека. Рун считал, что его вера крепче его плоти и его чувств.

И он думал, что взял верх над ними.

Его надменность и высокомерие все еще разъедали его сознание.

Его гордыня и стала причиной его падения, да и ее падения тоже.

Почему это вино сегодня вечером напомнило ему о наложенной на него епитимии?

Донесшиеся до него удары сердца прервали его мысли и вернули назад в освещенную свечой молельню.

Человек? Здесь? Подобные проникновения были строго запрещены.

Корца приподнял голову над каменным полом. Какая-то женщина, склонив голову к коленям, сидела спиной к нему. То, как была наклонена ее голова, напомнило ему о чем-то. Запах, исходивший от ее затылка, был ему знаком.

Эрин.

Это имя, пробившись сквозь время и туман воспоминаний, всплыло в его памяти. Эрин Грейнджер.

Женщина, умудренная Знанием.

Рун весь зашелся от злости. Еще одно невинное существо возникло на его пути. Может, лучше убить ее сейчас, просто и быстро, чем вверять ее злокозненной судьбе? Он стоял словно в розовом мареве своих видений, пытаясь молитвой обуздать охватившую его страсть.

И тут он услышал другое, слабое, знакомое ему сердцебиение, редкое и неритмичное.

Амбросе.

Так это он закрыл Эрин с Руном — либо ради того, чтобы осрамить его, либо в надежде на то, что наложенная на Руна епитимия заставит его потерять контроль над собой, как это почти что случилось…

Он так быстро прошел по молельне, что Эрин вздрогнула и мирно подняла руки.

— Простите, Рун. Я не собиралась…

— Я знаю.

Корца прошел мимо нее и толкнул дверь с такой силой, которой обладает только сангвинист; а звук, с которым тяжелое тело Амбросе врезалось в стену, доставил ему истинное удовольствие.