Кровавые сны
Шрифт:
Феликс не помнил, как он оказался на рыночной площади. Молчаливый Габри шел рядом с ним, неся за пазухой кота. Четверо повешенных болтались на перекладине в пяти десятках туазов от родного дома, в котором Феликс явился на свет. Измученное родами, лицо его матери впервые улыбнулось, услышав плач крепкого малыша, наследника капитана Якоба. Боже, как давно это было! Висельники не давали ощутить в полной мере возвращение домой.
— Проклятье! — сказал Феликс ван Бролин. — Кто это такие?
— Паписты, кто же еще! — задорно откликнулись из ближайшей лавки.
Габри схватил бронзовое кольцо на двери дома капитана ван Бролина и яростно заколотил, будто надеялся, что напуганная бездомность убежит и сгинет
Несмотря на то, что Антверпен представлял самое печальное зрелище за всю свою долгую историю, начатую еще древними римлянами, центр города постепенно обретал прежний вид, и первым делом порядок навели в бывшем дворце бургграфа, который занял новый статхаудер Брабанта и Гельдерна — Жиль де Берлемон, царедворец, политик, воин с пышными каштановыми волосами и глазами цвета меда, как и у его отца, впервые в истории употребившего слово «гёзы» в отношении пришедших с петицией дворян в приемной у Маргариты Пармской. Такого же цвета глаза Шарль де Берлемон передал и второму своему сыну — архиепископу Камбрэ.
В те времена паралич королевской власти нередко приводил к тому, что высокий вельможа мог выбирать сторону, вдумчиво взвешивая выгоды и уязвимые стороны своего положения. Король Филипп только что доказал неспособность управлять собственной армией, расположенной во Фландрии, его Совет по делам Мятежей, куда входил и Шарль де Берлемон, разбежался кто куда, причем даже единственный оставшийся в нем испанец Херонимо де Рода срочно засобирался на родину, осознавая, что после «испанской ярости» и подписания «Гентского умиротворения» [59] делать в Нижних Землях ему нечего. Новый наместник Нижних Земель, Хуан Австрийский, все еще отсутствовал, не спеша принять Семнадцать провинций под свою руку, и Жиль де Берлемон решил, что раз ни один чужак не решается властвовать над разгневанным народом Фландрии, то следует выполнить волю этого народа и присоединиться к принцу Оранскому, благо Берлемоны, в отличие от прочих претендентов на власть, Нижним Землям были не чужие. «Испанская ярость» была ужасна и бесчеловечна — Жиль осознавал это, сочувствуя горожанам Антверпена. С другой стороны, он происходил из старинного католического рода, сражался за короля Филиппа при Валансьене, Рубэ и Моокерхайде, был награжден, как и его отец, орденом Золотого Руна, высшим отличием империи Габсбургов.
59
Подписанный сразу после «испанской ярости», договор между всеми провинциями Нижних Земель, по которому они ведут совместную борьбу против мятежной испанской армии, признают свободное вероисповедание католицизма на юге и кальвинизма на севере, отменяются все законы и распоряжения герцога Альбы и провозглашается всеобщая амнистия. Власть короля Филиппа II признавалась единственно законной.
Увлекшись и поверив посулам голландских эмиссаров, он позволил себе принять участие в осаде Вреденбурга вместе с графом Боссю, и завоевал сей важный укрепленный пункт для Генеральных Штатов и принца Оранского. Хоть это и могло считаться актом измены, именно Жиль де Берлемон настоял на том, чтобы испанский гарнизон Вреденбурга без ущерба покинул город, то есть, сохранил для короля его обреченных, казалось бы, солдат.
Он уже дважды за день сгонял злость и раздражение на нерадивых подчиненных, неспособных навести порядок в антверпенских делах. Его бледный, страдающий в последние дни лихорадкой, секретарь, робко просунулся в резную высокую дверь:
— Ваша светлость, к вам какой-то доминиканец с письмом от вашего брата-архиепископа, — доложил слабым голосом секретарь.
Тепло
— Я привез вам послание от архиепископа Камбрэ, ваша светлость, но не только его. В самые трудные моменты, когда империя раздираема смутами, мятежами и бедствиями, враг человеческий поднимает голову и проявляет себя особенно жестоко, ибо ведомо ему, что те, кто назначен для противостояния с ним, заняты другими заботами.
— Вы бывший инквизитор, если не ошибаюсь? — Жиль де Берлемон вертел в руке письмо от брата, пока не вскрывая его.
— Инквизиторы не бывают бывшими, — поклонился Кунц Гакке. — Тот, кто однажды двинулся стезей служения Господу, сходит с этой стези, лишь заканчивая свой земной путь.
— А бывали случаи, чтобы служитель Господа вдруг на время, как бы это получше выразить, — статхаудер сощурился, выбирая выражение, — менял сторону, а после вновь возвращался в стан божьего воинства, где и заканчивал свои дни в почете и славе?
— Несомненно, ваша светлость, — Кунц ни на миг не замешкался с ответом. — Ибо человек слаб, а Господь всепрощающ. Если угодно, я приведу примеры хотя бы даже из житий святых.
— Не стоит, — отмахнулся Жиль де Берлемон с улыбкой, — вы быстро схватываете чужие мысли, а также умеете подбирать ответы, которые вашему собеседнику угодно слышать. Пожалуй, не все инквизиторы отличаются подобными качествами. Скорее, это черты людей, искушенных в придворной жизни.
— Ваша светлость извинит меня, если я признаюсь, что действовал не полностью бескорыстно? — Кунц поддержал интонацию статхаудера, придав лукавство собственному вопросу.
— Вот как?
— Я имею в виду, что всю свою долгую службу в Святом Официуме специализировался на необычных и незаурядных происшествиях, проявлениях колдовства, магии и других непотребств из арсенала Князя Тьмы. Также я не погрешу против истины, назвав себя лучшим в Нижних Землях экспертом по ликантропам, вампирам и существам, имеющим полностью нечеловеческую природу, таким, как бесы, демоны…
— Достаточно, хватит! — воскликнул с недовольством Жиль де Берлемон, не веривший во всякую чертовщину. — Сейчас вы испортили впечатление, достигнутое началом разговора.
— Мне прискорбно слышать это, ваше сиятельство, — сказал Кунц Гакке по-прежнему настойчиво, — но все мною сказанное должно было всего лишь подвести к мысли, что мне следует поскорее увидеть трупы со следами от укусов, слухи о которых распространились отсюда до самого Камбрэ. Хоть сейчас и прохладно, однако каждый день промедления грозит тем, что жертвы придут в негодное для осмотра состояние, и это сделает поимку преступника практически невозможной, покуда он вновь не начнет убивать.
— Ах, это! — Жиль де Берлемон поджал губы под жесткими рыжеватыми усами, провел свободной рукой по кудрявой шевелюре. Он, втянутый в круговорот интриг, неверно истолковал слова доминиканца, и теперь не желал показывать, что признает ошибку. — Вы бы могли уже быть в пути, если бы не были столь многоречивы.
— Простите, ваша светлость, — Кунц понял, что его собеседнику, как и большинству людей высокого положения, нужно непременно оставить последнее слово за собой.
— Позовите кого-нибудь из моих офицеров, любого из тех, что найдете в приемной, или на лестнице.
Кунц, не медля более, вышел и вскоре вернулся в сопровождении одноглазого валлона в зимнем плаще до колен, из-под которого воинственно торчали ножны длинной шпаги. Жиль де Берлемон, к этому времени углубившийся в чтение письма от архиепископа, кратко отдал распоряжения, после чего велел инквизитору как можно скорее вернуться во дворец и сообщить результаты осмотра мертвецов.