Круг
Шрифт:
— Берегись, стреляю.
Стоявшие у погреба отбежали в сторону.
Крышка потреба открылась — показался приезжий с толстой черной палкой в руках. Он ударил землю — и палка стала длиннее почти на аршин, ударил второй раз — она стала длиннее на два аршина, ударил в третий раз…
Женщины, стоявшие впереди, закричали истошными голосами:
— Убь-ет!
Толпа шарахнулась назад, зашаталась, как готовая развалиться поленница, и через минуту у погреба не осталось никого, кроме Эликова.
Писарша
— Погоди, — остановил его Эликов, — Спускайся обратно, забери фотографии и принадлежности.
— А вдруг они вернутся?
— Не бойся, теперь не вернутся. Лезь скорее.
— Ладно, ладно, ваш… благор… — писарь спустился в погреб и вскоре вылез наружу с широким блюдом в руках.
Эликов слил из блюда воду и вынул только что отпечатанные фотокарточки, свернул каждую из них отдельно.
— Вот что, — сказал он писарю, — запряги-ка поскорее лошадь да вынеси из дому мои вещи.
Тучи заволокли все небо, от ударов грома небо как будто раскалывалось, зашумел дождь.
Хозяин вынес вещи Эликова.
— Куда их?
— Клади в тарантас.
— Может, дождь переждем?
— Нет, запрягай.
Эликов вынул из кожаного футляра фотоаппарат, убрал его в чемодан, в пустом футляре аккуратно расставил свернутые трубочками мокрые карточки, надел брезентовый плащ и уселся в тарантас. У его ног лежал чемодан, рядом в кожаном мешке — собранные экспонаты.
— Да, чуть не забыл. Принеси-ка штатив, он у погреба остался.
Хозяин запряг лошадь и сходил за штативом. Эликов сложил его, и тот снова стал длиной в аршин.
Писарь уселся на козлы. Открывая ворота, писарша сказала:
— Возвращайся скорее, я одна боюсь…
— Довезу до тракта, там пусть сам добирается, как знает, — сказал писарь по-марийски.
Они ехали довольно долго, и Эликов, удившись, что писарь все время молчит, заговорил первым:
— Ты давеча дождя боялся, а он уже и прошел.
— Прошел.
— Что, сильно испугался?
— Дождя что ли?
— Да нет, когда у погреба люди собрались.
— Ты, барин, и сам испугался…
Помолчали, потом Эликов спросил:
— Неужели и вправду подожгли бы?
— Если карт скажет, люди что угодно могут сделать.
— Вот погоди, дай мне в город приехать, я этому карту самому жару поддам!
Писарь промолчал. Ему не хотелось ссориться ни с картом, ни с односельчанами, у него на это были свои веские причины.
Корда миновали лес, примыкавший к деревне, Эликов присвистнул и громко рассмеялся:
— Анекдот, как есть анекдот: щелчком обыкновенного штатива разогнал целую толпу! Как они побежали! Ха-ха-ха!
Писарь молчал.
— Так ты думаешь,
— Кто их знает… Может, только попугать хотели…
— Я все-таки не пойму, для чего им понадобилась моя голова? Ну-ка, расскажи, что про меня в деревне болтали?
Писарю не хотелось говорить, что Эликова посчитали в деревне колдуном: скажешь такое, потом от попа не откупишься, заставит молебны служить, а за каждый молебен платить надо. И писарь схитрил:
— Ваше благородие, они тебя совсем за другого человека приняли.
— За кого же?
— За бунтовщика одного. В прошлом году он в нашей волости скрывался, никак его изловить не могли.
— Ну-у?
— Вот наши и подумали, что это он снова объявился. На тебя, значит, подумали.
— Ты бы им растолковал!
— Говорил, да они мне не поверили. «Ты и сам в его шайке», — толкуют.
— Да что ты!
— Ей-богу, не вру! Так и говорил всем: «Не бунтовщик, мол, он». Жена за тебя вступилась, так ее бабы избили.
— Подумать только: в такое короткое время — столько событий!
— Когда народ разозлится, за минуту может больших делов натворить…
— Так ты говоришь, меня за революционера приняли? Забавно!
— Истинно так, ваше благородие…
— Чудеса! Прямо чудеса!
Этнограф Эликов впервые выехал «на полевые работы», и то, что сразу же попал в переделку да к тому же благополучно из нее выбрался, наполняло его радостью настолько, что ему захотелось запеть во все горло.
Проехали еще две версты, дорога начала пылить. Дождь задел Боярсолу только краешком, ближе к Коме дождя не было совсем.
Доставив Эликова на почтовую станцию и поворачивая лошадь, чтобы ехать обратно, писарь как бы между прочим спросил:
— А куда стеклышки твои девать? Может, они тебе и не нужны?
— Какие стеклышки?
— Да которые в погребе остались.
— A-а, негативы… Нет, не нужны.
— Если так, я их себе возьму, окошко в бане залатаю.
— Делай, что хочешь.
— Ты. барин, мой дом снимал да нас с женою. Может, пришлешь картинку?
— Приеду в город, отпечатаю снимки, непременно пришлю.
— Спасибо. До свидания. Счастливо доехать.
— До свидания. Вот тебе «на чай».
— Премного благодарен, ваше благородие.
Писарь спрятал полтинник в карман, сел в тарантас, еще раз сняв шляпу, поклонился, хлестнул коня и уехал.
Из почтовой станции вышел мужик в картузе.
— Ты начальник станции? — спросил Эликов.
— Помощник его.
— Есть лошади?
— Из двадцати трех пар ни одной не осталось. Проезжающих много. А тебе, господин, срочно ли надо?