Круглые кубики
Шрифт:
Я обернулась на голос. По коридору к нам приближался пожилой широкоплечий мужчина лет пятидесяти с совершенно седой головой. Белая густая шевелюра резко контрастировала с моложавым лицом.
– Я доктор Свинцов. – Мужчина энергично протянул мне руку. – Можно вас на пару слов?
– Коля, а нам нужно на обед. – Вдали показалась сухощавая владелица рваных колготок. – Пошли скорее.
– Пока, – пробормотал Мыкола и, даже не оглянувшись в мою сторону, пошел навстречу медсестре.
Мы с доктором остались стоять у подоконника. Он машинально собрал апельсиновые
– Извините, это я оставила. Сейчас уберу.
– Ничего, ничего. Меня зовут Сергей Сергеевич. – Доктор откашлялся. – Я заведующий этим отделением. Мне известно, при каких обстоятельствах сюда доставили Колю. И что пресса им интересуется, тоже известно.
– Сергей Сергеевич, дело в том, что…
– Погодите, я сначала вам объясню в чем дело. – Свинцов снова выгреб апельсиновые корки из угла и зачем-то начал раскладывать их на подоконнике. Видимо, разговор давался ему с трудом. – Дело в том, что Коля не местный. Простите за банальность.
– Не местный и без документов. И что с того?
– Понимаете. – Апельсиновая горка снова сместилась к углу. – Мы не можем здесь держать ребенка без страхового полиса, без документов. У него нет ничего – ни свидетельства о рождении, ни медицинской карты, ноль, понимаете? Мы даже не знаем, Коля ли он. Мыколой он себя называет. А так ли это на самом деле? Понимаете?
– Ну да. – Я старалась выглядеть максимально уверенной – настолько, насколько может выглядеть уверенной девочка двадцати лет в шубе из опоссума.
– Формально у нас нет повода держать его здесь. Отмыть мы его отмыли, осмотреть – осмотрели. И все. Надо отправлять в приют.
– А как же офтальмолог, доктор? А глаза как же? Неужели нельзя его кому-то показать?
– Да не могу я, поймите вы! – Апельсиновые ошметки полетели на пол. – Завтра придет проверка, а у меня тут бомж совершенно здоровый валяется, койко-место занимает. Он же здоров как бык. Кроме вшей, которых мы вывели, ничего. Хотите – пишите в своей газете! Все только писать горазды! – Он в сердцах хлопнул ладонью по стене. На пол посыпалась желтоватая штукатурка. Ремонт здесь делали лет пятнадцать назад.
– А глаза? Глаза как же? – металлическим голосом повторила я. Откуда только твердость взялась…
– Да никак! – Сергей Сергеевич отвернулся, колупнул ногтем кусок краски на стене. – Наверное, что-то можно было бы сделать. Но не здесь. Может, у Федорова в клинике. Но этим кто-то должен заниматься. И бумаги, поймите вы, бумаги необходимы! Не могу я держать его здесь. Мне голову снимут! – Теперь он загреб ботинком кожуру и загнал под батарею. – В общем, завтра утром приедут из православного приюта и заберут его. Я уже позвонил и договорился обо всем. Все. Извините. Я просто хотел сообщить.
– А кубики? – Я впала в ступор. От безысходности, от того, что я была совершенно беспомощна.
– Что кубики? – удивленно вскинул брови Свинцов.
– Он подрался с мальчиком из-за кубиков. Сказал, что они круглые.
– Так и что вас удивляет, милочка? У него зрение такое… Он видит только контуры. Хорошо,
– Он из них башню построил. И подрался из-за этого, – бесцветным голосом прошептала я. Аргументов не было, но очень хотелось донести мысль. И не получалось. – Он считал, что и из круглых кубиков можно построить башню.
– И что? – Доктор смотрел на меня как на ненормальную. – Башня стояла? Он ее построил?
– Ну да.
– Так какая, бог мой, разница, круглые кубики, квадратные или еще какие? Раз он построил дом, или что там, башню. Какая разница?
– Так они же не круглые! Его надо оперировать.
– К сожалению, он об этом никогда не узнает. Если только спонсор не найдется. – Доктор протянул мне руку. – У меня обход, извините. Всего доброго.
Нагнувшись, он таки собрал загнанные под батарею апельсиновые корки и унес их с собой. Хозяйственный, мать его.
А я ушла, глотая слезы, прочь из проклятого отделения, прекрасно понимая, что ничем, совершенно ничем не могу помочь мальчику Мыколе – слепому украинскому сироте, который скорее всего так никогда и не узнает, что кубики круглыми не бывают.
Глава 23
Скелеты в шкафу и уроки французского
Прошло очень много лет, а у меня до сих пор стоит перед глазами маленький Мыкола, его худенькие руки, его полугримаска-полуухмылка и эти проклятые кубики на полу. Судьба Кольки – это мой личный крест, который я, наверное, буду нести до конца дней, мой скелет в шкафу, о котором я буду помнить всегда.
Через полгода в сводке происшествий за сутки репортер отдела криминальной хроники нашел коротенькое упоминание про неопознанный труп ребенка-инвалида без признаков насильственной смерти. Труп нашли у станции метро «Бауманская». Ребенок был бомжом. Слепым бомжом.
Я не знаю, зачем ребята из криминального отдела показали мне эту информацию. Журналисты вообще циники до мозга костей. Думаю, они даже не поняли, насколько меня может ранить это знание.
Прорыдала тогда весь вечер, потом напилась как сапожник и поклялась уйти из журналистики, раз я не в состоянии творить добро и хоть как-то менять мир к лучшему. Через некоторое время мы действительно уехали в Германию и с репортерским ремеслом было покончено.
Неправда, что только у врачей есть свое маленькое кладбище. Оно есть у каждого из нас. Периодически мы приходим туда, подкрашиваем оградки серебряной краской, ставим стакан с водкой, накрытый краюхой хлеба, и поминаем наших усопших. Поминаем по-настоящему, искренне и от души.
Мальчик Мыкола так и остался на моем маленьком кладбище. И простить себе это я не смогу.
Но, к счастью, наша реальность великолепна именно своей полосатостью. За черным, как ни крути, идет белое. И я с гордостью могу сказать, что в активе у меня есть несколько если не спасенных, то во всяком случае подлатанных жизней, несколько судеб, которые благодаря мне и при моем участии удалось выровнять.