Крушение
Шрифт:
— А как ты думаешь? — с таинственным видом спросила она.
Ромеш сделал вид, будто очень затрудняется ответить.
— Несомненно взяла из запасов команды?
— Что ты! Как можно! — с возмущением воскликнула Комола.
Ромеш принялся уничтожать лучи, продолжая дразнить Комолу самыми невероятными предположениями относительно способа их получения. В конце концов он заявил, что это, наверно, владелец волшебной лампы, герой арабских сказок, Аладин прислал их из Белуджистана в подарок своей почитательнице. Этим Ромеш окончательно вывел девушку из терпения.
— Перестань! Теперь я ничего
— Нет, нет! Признаю свое поражение! — воскликнул Ромеш. — Конечно, трудно себе представить, как можно приготовить лучи, находясь посреди реки, но на вкус они тем не менее замечательны.
И юноша с усердием начал доказывать, насколько аппетит преобладает в нем над жаждой знаний.
Как только пароход сел на мель, Комола для пополнения своей опустевшей кладовой послала Умеша в деревню. У нее еще осталось немного денег из тех, что дал Ромеш, провожая ее в школу. Их-то и потратила она на гхи [21] и муку.
21
Гхи — топленое масло.
— А ты чего бы хотел поесть, Умеш? — спросила Комола мальчика.
— У торговца молоком, госпожа, я видел хороший творог, а у нас есть бананы. Если еще купить на одну-две пайсы [22] молотого рису, я сумел бы сегодня приготовить отличное блюдо, — ответил мальчик.
Комола сама разделяла эту его страсть к подобному лакомству.
— Осталось у тебя хоть немножко денег, Умеш? — спросила она.
— Совсем ничего, мать.
22
Пайса — мелкая индийская монета, около копейки.
Это поставило ее в сильное затруднение. Девушка представить себе не могла, как решиться сказать Ромешу, что ей нужны деньги. Немного погодя она проговорила:
— Сегодня на сладкое не хватит, но ты не расстраивайся, у нас есть лучи. Пойдем замесим тесто.
— Так ведь я же говорю, мать, что видел еще и хороший творог. С этим-то как быть?
— Послушай, Умеш, когда сегодня господин сядет есть, ты и допроси у него денег на покупки.
Ромеш уже сидел и ел, когда к нему приблизился Умеш, смущенно почесывая в затылке. Когда Ромеш взглянул на него, мальчик бессвязно пролепетал:
— Мать… насчет денег… на покупки…
Только тут впервые пришло юноше в голову, что ведь для приготовления пищи нужны деньги и волшебная лампа Аладина в этом не поможет.
— У тебя же совсем нет денег, Комола, — озабоченно сказал он. — Почему ты сама мне об этом не напомнишь?
Девушка молча приняла на себя эту вину.
После ужина Ромеш вручил ей небольшую шкатулку и произнес:
— С сегодняшнего дня складывай сюда все свои драгоценности и деньги.
Успокоясь на том, что теперь все бремя домашних хлопот переложено на плечи Комолы, он снова встал у палубных поручней, устремив взор на запад, где край небосвода прямо на глазах погружался в темноту.
Умеш приготовил себе, наконец,
В семье его властвовала мачеха, и жилось ему там очень тяжело. Умеш убежал из дому и направлялся теперь в Бенарес к деду его матери.
— Если ты оставишь меня при себе, мать, я никуда больше не поеду, — заключил он.
Материнский инстинкт, заговоривший в каких-то тайниках сердца Комолы, откликнулся на эту трогательную просьбу мальчика-сироты, и она ласково сказала:
— Очень хорошо, Умеш, ты поедешь с нами.
Глава двадцать пятая
Сплошная, словно проведенная тушью, полоса берегового кустарника казалась темной каймой на парчовом одеянии невесты-ночи. В угасающих лучах заходящего солнца потянулась на ночлег к тихим озеркам стая диких уток, весь день кормившаяся возле деревни. Утих гомон ворон, устроившихся в своих гнездах. На реке не осталось ни одной лодки, только тихо тянули бечевой большой парусник, и его темный силуэт резко выделялся на золотисто-зеленой поверхности реки.
Ромеш передвинул свое плетеное кресло на нос корабля, залитый ясным светом молодого месяца.
С западного края неба исчезли последние золотые отблески вечерней зари, и весь огромный мир как бы растворился, прикрытый волшебной пеленой лунного света.
«Хем! Хем!» — мысленно повторял Ромеш. Это имя было для него как нежное прикосновение, оно не уходило из его сердца. При одном его звуке казалось, будто страдальчески заглянули ему в лицо чьи-то обведенные тенью, затуманенные безмерной нежностью глаза. Ромеш вздрогнул, на глаза его навернулись слезы.
Перед ним пронеслась вся его жизнь за последние два года. Вспомнился первый день знакомства с Хемнолини. Он и не знал тогда, что этому дню суждено занять такое место в его судьбе. Когда Джогендро привел его впервые к ним в дом и смущенный юноша увидел за чайным столом Хемнолини, он почувствовал себя в страшной опасности. Но мало-помалу застенчивость его прошла, они привыкли друг к другу, и узы этой привычки постепенно превратили Ромеша в пленника. Казалось, все написанные о любви стихи, которые ему доводилось читать, посвящены одной Хемнолини. «Я люблю», — повторял он себе, переполненный гордостью. Товарищам приходилось перед экзаменами вызубривать наизусть сюжеты любовных поэм, а он, Ромеш, любил в самом деле, и в этом было его преимущество перед ними. Вспоминая все это сейчас, Ромеш понял, что в то время он стоял только в преддверии любви. И лишь когда так неожиданно появившаяся Комола непоправимо усложнила его жизнь, любовь его, пройдя через тяжелые испытания, окрепла, проснулась и ожила.
Склонив голову на руки, Ромеш думал о том, что перед ним еще целая жизнь, существование, полное сердечных томлений, бытие человека, запутавшегося в крепких сетях безысходности. Неужели у него не хватит сил разорвать их?
В порыве твердой решимости юноша поднял голову и внезапно увидел Комолу. Она стояла, облокотившись на спинку соседнего кресла.
— Ты спал? Я тебя разбудила? — испуганно спросила девушка.
Видя, что, охваченная раскаянием, она уже собирается уйти, Ромеш поспешно остановил ее: