Крылья над Кальдорой
Шрифт:
Она усмехается, но в её улыбке нет радости.
Смотрю на её нашивку с зелёным листом. Она всегда была хороша в лечении. Если в лагере кто-то ломал руку или набивал синяк, Кайра находила способ помочь, даже если у неё не было магии для этого.
– Думаешь, нас специально разделяют? – спрашиваю.
Кайра кивает.
– Конечно. Нас отправляют туда, где мы принесём больше пользы Империи. И ещё… – она опускает голос, чтобы её шёпот едва можно было услышать. – Они хотят, чтобы мы не могли объединиться.
Моя рука машинально
– А ты? – спрашивает Кайра, глядя на меня.
Пожимаю плечами.
– Они решили, что у меня нет магии. Я пустышка. Потому работаю на заводе.
Кайра некоторое время молчит, а потом тихо говорит:
– Это не всегда очевидно. Иногда магия проявляется позже.
Смотрю на неё и вижу в её глазах надежду. Она думает, что у меня нет магии. Но это не так.
Я знаю, какая магия у меня есть. Я знала это ещё в лагере, но никогда никому не говорила. Потому что магия – это оружие. И если Империя узнает, что у меня есть оружие, она заставит меня использовать его. Не для себя, а для неё.
Я сделала выбор: я буду пустышкой.
Нашивки на одежде – это способ Империи контролировать нас. Каждый вид магии имеет свой символ: виталисы, доминионы, солярисы, шелдрены – у всех свои знаки. Но есть ещё мы, дартлогийцы. Мы, кто не вписывается в их систему.
Дартлогийцы всегда обладали магией, но она не похожа на магию Империи. Она связана с природой, с землёй. Мы не просто использовали магию, мы жили в гармонии с ней.
Дар Дартлога: каждый дартлогиец рождается с уникальным даром, который развивается в подростковом возрасте. У кого-то это способность разговаривать с ветром, у кого-то – чувствовать движение воды под землёй. Общая черта: магия дартлогийцев всегда «живая». Она не строит барьеров, как у доминионеров, и не ослепляет вспышками света, как у солярисов. Она помогает выживать, защищать, лечить.
Империя ненавидела это. Они не могли понять или контролировать нашу магию. Они называли её «дикой», «примитивной», «угрожающей».
Кайра продолжает говорить что-то о госпитале, о своей работе, о том, как они разделяют нас, чтобы мы не могли объединиться. Но я ловлю себя на том, что слова сливаются в единый фон. Я слишком устала, чтобы слушать.
Моя голова гудит от мыслей, а тело ломит от смены на заводе. Двенадцать часов на ногах, под нескончаемым грохотом машин, под взглядами надсмотрщиков, которые видят в тебе не человека, а деталь механизма.
Моя магия могла бы облегчить всё это. Она могла бы сделать меня сильнее, быстрее. Но я знаю, к чему это приведёт. Они узнают. Они заставят меня работать ещё больше, использовать магию для их целей.
Нет. Я сделала выбор, и этот выбор сохранит мне жизнь, по крайней мере, на какое-то время.
Кайра, заметив моё молчание, мягко улыбается и поднимается.
– Тебе нужно отдохнуть, – говорит она, похлопывая меня по плечу. – Увидимся завтра.
Она уходит,
Оглядываюсь: голые стены, узкая кровать, тусклый свет свечи, которую успела зажечь Кайра.
Снимаю куртку, аккуратно кладу её на стул и смотрю на свою нашивку. Серый круг пустышки, пришитый к куртке, будто насмешка над тем, кто я есть.
Если бы кто-то знал.
Мои руки утомлены до боли, спина ноет, а ноги гудят, как будто я прошла десятки километров. Ложусь на кровать, даже не снимая обуви.
Завтра снова на смену. К пятому часу утра. Вновь вставлять ядра, вновь слышать крики надсмотрщиков.
Пытаюсь закрыть глаза, но перед ними вспыхивают образы: моя мать, горы Дартлога, горящие деревни, лица Чёрных Стражей. Всё это смешивается в головокружительный водоворот.
Я дышу медленно, пытаясь успокоиться.
Дартлогийцы всегда умели ждать. Мы жили в гармонии с природой, и она научила нас терпению. Терпение – это сила. Это то, чего у Империи нет.
Засыпаю с этой мыслью.
Глава 2: На грани
Гудок разрывает тишину едва зарождающегося утра. Он не позволяет спать дольше, чем разрешает Империя. Гудок всегда громче и резче, чем мне бы хотелось, и каждый раз я ненавижу его ещё чуть больше.
Сажусь на кровати, пытаясь сосредоточиться. Воздух в комнате холодный, окна покрыты тонким слоем инея, несмотря на то, что отопление должно было работать. Мои ноги касаются холодного пола, и я вздрагиваю.
Ощущение тяжёлого, неприятного сна всё ещё висит в голове, но времени нет. Гетто просыпается рано – иначе рискуешь быть поздно на смене.
На столе лежит кусок лепёшки, которую я оставила со вчерашнего вечера. Она чёрствая, но другого выбора нет. Сгрызаю её, запивая несколькими глотками холодной воды из жестяной кружки.
Мои движения механические, как у машины. Натянуть куртку, приколоть серую нашивку пустышки на рукав, зашнуровать грубые ботинки. Всё это давно стало частью ритуала, который я выполняю, не задумываясь.
Когда выхожу из комнаты, на лестнице уже слышен топот десятков ног. Кайра открывает дверь своей комнаты почти одновременно со мной. Она выглядит более собранной: волосы завязаны в тугой пучок, на куртке нашивка виталиса.
– Доброе утро, – говорит она.
Я киваю в ответ. Мы обе знаем, что утро не доброе.
– Сегодня у меня первая смена, – продолжает Кайра. – Интересно, как это – работать с солдатами, которые тебя ненавидят.
Слова звучат почти насмешливо, но я вижу в её глазах беспокойство.
– Будь осторожна, – тихо говорю я.
Она кивает и слегка улыбается.
Мы спускаемся вместе, выходя на серые улицы. Гетто оживает: из дверей выходят мужчины и женщины с нашивками на одежде, лица их угрюмы и измождены. Мы все двигаемся в одном направлении, словно стадо, которое знают по именам только надсмотрщики.